Синдре ухмыльнулся:
— Снегопад и лунный свет одновременно — редкое зрелище, а?
— Я говорю, кто бы мог подумать такое о Синдре! О том, что он выкинет что-нибудь подобное.
— Нет, но ты же видишь, — сказал Гюдбранн.
— Да, не слишком замысловато. Вот так встал и убежал.
— Конечно.
— Потом, с пулеметом промашка вышла. — Голос Эдварда был полон холодной насмешки.
— Да.
— И ты даже не смог докричаться до голландцев.
— Я кричал, но было уже слишком поздно. Было темно.
— Была луна, — сказал Эдвард.
Они посмотрели друг на друга.
— Знаешь, что я думаю? — спросил Эдвард.
— Нет.
— Нет, знаешь, по тебе же видать. За что, Гюдбранн?
— Я не убивал его, — взгляд Гюдбранна был прикован к огромному глазу Эдварда. — Я пытался отговорить его. Но он даже слушать меня не стал. Просто убежал. Что я мог поделать?
Они стояли, наклонившись друг к другу, тяжело дыша, и пар от их дыхания тут же уносил ветер.
— Я помню, когда в последний раз ты так выглядел, Гюдбранн. Той ночью, когда ты убил того русского у нас в блиндаже.
Гюдбранн пожал плечами. Эдвард положил ему на плечо руку в обледеневшей рукавице:
— Послушай. Синдре не был хорошим солдатом. Пожалуй, даже хорошим человеком. Но мы-то приличные люди, нам надо пытаться при всем при этом соблюдать какие-то нормы и ценности, понимаешь?
— Теперь мне можно идти?
Эдвард посмотрел на Гюдбранна. Слухи о том, что Гитлер одерживает победу далеко не на всех направлениях, стали доходить и сюда. Соответственно, увеличилось и число норвежских добровольцев, и на смену Даниелю и Синдре пришли двое мальчишек из Тюнсета. Все время новые, молодые лица. Кто-то запоминался, кого-то быстро забывали, когда он погибал. Даниеля Эдвард запомнит, он знал это наверняка. Точно так же, как и то, что очень скоро лицо Синдре сотрется из его памяти. Сотрется… Через несколько дней Эдварду-младшему исполнится два годика… Эту мысль он не стал додумывать.
— Да, ступай, — ответил он. — И береги голову.
— Конечно, — сказал Гюдбранн.
— Даже спину согну.
— Помнишь, как говорил Даниель? — спросил Эдвард со странной улыбкой. — Если мы будем тут ходить согнувшись, то вернемся в Норвегию горбатыми.
Вдали раздался трескучий хохот пулемета.
— Его вернули.
— Чего?
— Дале только что пришел и разбудил меня. Даниеля вернули.
— Что ты такое говоришь?
Гюдбранн видел в темноте только белесое дыхание Эдварда. Он свесил ноги с кровати и достал сапоги из-под одеяла. Он обычно клал их туда, когда спал, чтобы мокрые подошвы не обледенели. Надев куртку, которой укрывался поверх тонкого шерстяного одеяла, он встал и вышел вслед за Эдвардом. Звезды подмигивали им с высоты, но на востоке ночное небо начинало светлеть. Если не считать доносившихся откуда-то всхлипываний, вокруг было очень тихо.
— Голландские новобранцы, — объяснил Эдвард. — Только вчера прибыли, а сейчас вернулись со своей первой вылазки на ничейную полосу.
Дале стоял посреди окопа в какой-то странной позе: голова — набок, руки — растопырены. Шарф он повязал под подбородком, а исхудалое лицо и полуприкрытые, запавшие глаза делали его похожим на бездомного бродягу.
— Дале! — крикнул Эдвард. Тот очнулся. — Покажи-ка нам.
Дале шел впереди. Гюдбранн почувствовал, что сердце застучало быстрее. Мороз кусал щеки, но не мог заморозить то горячее, какое-то нереальное ощущение, оставшееся от сна. Траншея была настолько узкой, что приходилось идти друг за другом, и он чувствовал на своей спине взгляд Эдварда.
— Тут, — показал Дале.
Ветер хрипло завывал под шлемом. На ящиках с боеприпасами лежал мертвец. Руки и ноги торчали в разные стороны. Снег, который намело в окоп, белым одеялом лежал на униформе.