Привидение средь бела дня. «У Герберта»!
Он громко расхохотался, но смех скоро перешел в мокрый, клокочущий кашель. Он нагнулся и стоял, опершись о стену, пока кашель не прошел. Потом выпрямился и вытер слизь в уголках рта.
— А кому рассказать — мигом упекут куда полагается…
— Сколько тебе нужно, чтобы ты молчал и дальше?
— Нужно, нужно. Я видел, как тот стервец взял тысячную бумажку из газеты, которую ты принес…
— Да?
— Но сколько-то у тебя осталось?
— Ну так сколько?
— А сколько у тебя есть?
Старик вздохнул, еще раз оглянулся, чтобы убедиться, что нет свидетелей. Потом расстегнул пальто и сунул руку за пазуху.
Сверре Ульсен длинными шагами перешел Юнгсторгет и перепрыгнул через зеленый пластиковый мешок. Всего двадцать минут назад он сидел у «Герберта», бледный и в дырявых сапогах, а теперь шагал в новых, блестящих армейских «Комбат бутс», купленных в магазине «Совершенно секретно» на Хенрик-Ибсенсгате, плюс с конвертом, в котором лежали еще восемь новеньких, хрустящих тысячных купюр. И еще десять он получит потом. Вот ведь как могут измениться дела. Этой осенью он уже приготовился к тому, что его отправят в тюрьму на три года, и вдруг его адвокат заявляет, что та толстая тетка из суда принесла присягу неправильно!
Сверре сделалось так хорошо, что он уже собрался пригласить за свой столик Халле, Грегерсена и Квинсета, заказать им пива — просто чтоб посмотреть на их реакцию. Да, черт побери!
Он пересек Плёенсгате впереди пакистанки с детской коляской и улыбнулся ей, ну не дьявол! Он уже подходил к двери «Герберта», как вдруг подумал, что пакет со старой обувью надо бы выбросить. Он зашел под арку, поднял крышку одного из огромных мусорных баков и положил пакет поверх прочего мусора. Он уже шел обратно, но тут увидел, что между двумя ящиками торчит пара ног. Он огляделся. На улице никого. Кто бы это мог быть: наркоман, пьяница? Он подошел ближе. Там, откуда торчали ноги, баки были придвинуты друг к другу вплотную. Он почувствовал, что сердце забилось быстрее. Некоторые наркоманы становятся буйными, если их потревожить. Сверре встал на достаточном расстоянии и пнул один из баков, так что он отъехал в сторону.
— Черт!
Забавно, но Сверре Ульсен, который сам чуть не убил человека, никогда раньше не видел мертвецов. А еще забавней, что от этого зрелища он сам чуть не упал. Человек, который сидел опершись спиной на стену, устремив глаза в разные стороны, был мертвым, как сама смерть. И причина смерти была ясна. На горле улыбалась красная пасть — ему перерезали глотку. Хотя сейчас кровь только слабо сочилась, было ясно, что вначале она, наверное, хлестала ручьем, потому что весь его красный свитер промок и слипся от крови. Вонь мусора и мочи стала нестерпимой, и Сверре почувствовал в горле вкус желчи прежде, чем наружу пошли оба стакана пива и пицца. Потом он стоял, опершись на мусорный бак: его все рвало и рвало на асфальт. Носки сапог стали желтыми от блевоты, но он не обращал на это внимания. Он смотрел только на маленький красный ручеек, который, поблескивая в тусклом свете, сбегал вниз, ища самую низкую точку на поверхности мостовой.
Эпизод 21
Окрестности Ленинграда, 17 января 1944 года
Русский истребитель «Як-1» загрохотал над головой Эдварда Мускена, когда тот, сгорбившись, бежал через траншею.
Обычно от этих истребителей не было больших проблем, — похоже, у русских кончились бомбы. Недавно он слышал, что на задания они дают пилотам ручные гранаты, чтобы они бомбили их позиции!
Эдвард прибыл на участок «Север», чтобы доставить письма ребятам и разузнать последние новости. Всю осень шли убийственные эти сообщения о потерях и отступлениях по всему Восточному фронту.
Еще в ноябре русские снова заняли Киев, а в октябре они чуть было не окружили немецкую Южную армию у Черного моря. То, что Гитлер перебросил часть войск на Западный фронт, не облегчало положения. Но самое невероятное Эдвард услышал сегодня. Два дня назад генерал-лейтенант Гусев начал массированное наступление от Ораниенбаума, к югу от Финского залива. Эдвард помнил Ораниенбаум — это был всего лишь маленький плацдарм, который они проходили, когда шли на Ленинград. Они позволили русским снова занять его, потому что он не представлял никакого стратегического значения! А теперь русский иван смог собрать целую армию вокруг Кронштадтской крепости, и, по донесениям, «катюши» сейчас беспрерывно обстреливали немецкие позиции, и от густого ельника, росшего там прежде, остались лишь щепки. До них и вправду уже несколько ночей подряд доносилась издалека музыка этих сталинских органов, но он не знал, вправду ли все так плохо.
По пути Эдвард зашел в лазарет, чтобы навестить одного из своих ребят, который потерял ногу, подорвавшись на мине на ничейной полосе, но медсестра, крохотная эстонка с измученными синими глазами в таких темных глазницах, что казалось, будто она в маске, только покачала головой и сказала то немецкое слово, которое, наверное, говорила чаще всех остальных: «Tot». [21]
Должно быть, Эдвард выглядел по-настоящему раздосадованным, потому что она, желая как-то ободрить его, указала на койку, где, наверное, лежал другой норвежец.
— Leben, [22]— сказала она и улыбнулась. Но глаза у нее по-прежнему оставались измученными.
Эдвард не узнал человека, который спал в койке. Но едва он увидел блестящую белую кожаную куртку, висящую на стуле, как сразу понял, кто перед ним: сам ротный Линдви из полка «Норвегия». Человек-легенда. И теперь он лежит здесь! Эту новость он решил не рассказывать ребятам.
Еще один истребитель проревел над его головой. Откуда вдруг взялись все эти самолеты? Прошлой осенью казалось, что у ивана их больше не осталось.
Он забежал за поворот и увидел перед собой скрюченного Дале, который стоял к нему спиной.
— Дале!
Дале не поворачивался. После того как в ноябре его контузило гранатой, Дале уже не слышал так хорошо, как раньше. И не разговаривал так много, и взгляд у него стал какой-то стеклянный, скользящий, какой обычно остается у людей после контузии. Поначалу Дале жаловался на головную боль, но когда офицер медицинской службы осмотрел его, то сказал, что мало чем тут можно помочь и надо просто ждать, что будет дальше. В рядах и так не хватает бойцов, чтобы еще посылать здоровых в лазарет, сказал он.
Эдвард положил руку на плечо Дале, и тот обернулся так резко и с такой яростью, что Эдвард потерял равновесие на льду, который к тому же подтаял на солнце, и шлепнулся на спину. Ну хоть зима выдалась теплая, подумал он и невольно рассмеялся. Но перестал смеяться, когда вдруг увидел, что в него почти упирается ствол винтовки Дале.
— Passwort! [23]— прокричал Дале. Поверх прицела Эдвард увидел его широко раскрытый глаз.
— Разуй зенки, Дале. Это ж я.
— Passwort!
— Убери винтовку! Это я — Эдвард! Дьявол!
— Passwort!
— Gluthaufen.
Эдвард почувствовал, что им овладевает панический страх, когда он увидел, как палец Дале зацепился за спусковой крючок. Он что, не расслышал?
— Gluthaufen! — закричал он изо всех сил. — Gluthaufen, черт!
— Fehl! Ich schiesse! [24]
Господи, да этот парень сошел с ума! В эту же секунду Эдвард вспомнил, что пароль поменяли сегодня с утра. После того как он ушел на участок «Север»! Палец Дале надавил на курок, но не смог продвинуться дальше.