— Как поживает твоя матушка? Надеюсь, с моей стороны было не слишком бесцеремонно отрывать тебя от работы. — Он коротко и сухо пожал ей руку и продолжал, не дожидаясь ответа: — Мне надо поговорить с тобой, и я подумал, что с этим лучше не тянуть. — Он указал на постройки: — Ты ведь бывала здесь раньше?
— Нет, — ответила Хелена, улыбнувшись.
— Нет? А я думал, Кристофер возил тебя сюда, вас же водой не разольешь…
— Кажется, вы немного ошибаетесь, герр Брокхард. Мы с Кристофером, конечно, знаем друг друга, но…
— Что ты говоришь? В таком случае я должен непременно тебе показать конюшни.
Он приобнял ее за талию и повел к деревянным сооружениям. У них под ногами шуршал гравий.
— Очень сожалею о том, что произошло с твоим отцом, Хелена. Это действительно большая неприятность. Я надеюсь, что смогу как-нибудь помочь вам с матерью.
«Ты мог бы пригласить нас на рождественскую елку, как раньше», — подумала Хелена, но промолчала. Она по-прежнему радовалась, что удалось преодолеть все препятствия, какие ставила ей мать перед отъездом.
— Джанджич! — крикнул Брокхард черноволосому мальчику, который стоял у стены и чистил седло. — Приведи Венецию.
Мальчик пошел в конюшню. Брокхард стоял, поигрывая плетью и покачиваясь из стороны в сторону. Хелена посмотрела на часы.
— Боюсь, я не смогу долго здесь оставаться, герр Брокхард. Мое дежурство…
— Конечно. Я понимаю. Тогда я перейду к делу.
Из конюшни послышалось громкое ржание и стук копыт по дощатому полу.
— Так вышло, что мы с твоим отцом были вроде компаньонов. Разумеется, до этого прискорбного банкротства.
— Я знаю.
— Да, и еще ты знаешь, что у твоего отца было много долгов. Но это не так уж и страшно, поэтому все шло, как шло. Все дело в том злополучном… — Он замолчал, подыскивая нужное слово. И нашел его: — …сближениис еврейскими ростовщиками, оно очень повредило ему.
— Вы имеете в виду Иосифа Бернштейна?
— Я уже не помню, как их звали.
— Странно, ведь вы приглашали его к себе на Рождество.
— Иосифа Бернштейна? — Андре Брокхард рассмеялся, но глаза его оставались серьезными. — Это, наверное, было очень давно.
— В декабре тысяча девятьсот тридцать восьмого. До войны.
Брокхард кивнул и бросил нетерпеливый взгляд на двери конюшни.
— Ты все это помнишь, Хелена! Это хорошо. Кристоферу нужна будет рядом светлая голова. Поскольку свою он то и дело теряет. А так он славный молодой человек, но ты и сама это поймешь.
Хелена почувствовала, как забилось сердце. Что происходит? Брокхард-старший говорит с ней как с будущей невесткой. Но здравый смысл быстро совладал со страхом. Когда она заговорила, то хотела, чтобы ее слова звучали дружелюбно, но здравый смысл будто схватил ее за горло, сделав голос резким и металлическим.
— Герр Брокхард, надеюсь, здесь нет никакого недоразумения.
Вероятно, Брокхард заметил перемену в тоне, потому что в его ответе уже не было прежней теплоты:
— Если так, нужно это недоразумение устранить. Я бы хотел, чтобы ты взглянула на это.
Он достал из внутреннего кармана своей красной куртки лист бумаги, развернул его и протянул ей.
Вверху листа было написано: «Bürgschaft». [32]Документ напоминал контракт. Она пробежала глазами строки, написанные убористым почерком, но не поняла из них ничего, кроме того, что там говорится о доме в Венском лесу, и внизу стояли подписи ее отца и Андре Брокхарда.
— Похоже на поручительство, — сказала она.
— Похоже на поручительство, — сказала она.
— Это и есть поручительство, — кивнул он. — Когда твой отец узнал, что еврейские кредиты (а значит, и его деньги) конфискуются, он пришел ко мне и попросил, чтобы я поручился за него для получения большого займа в Германии. К сожалению, мне хватило легкомыслия согласиться. Твой отец был гордым человеком и, чтобы поручительство не выглядело с моей стороны чистой благотворительностью, настоял на том, чтобы летний дом, в котором сейчас живешь ты и твоя мать, стал залогом этого поручительства.
— Почему поручительства, а не займа?
Брокхард с удивлением посмотрел на нее:
— Хороший вопрос. А ответ таков: стоимости дома было недостаточно, чтобы он мог выступать залогом того займа, который хотел получить твой отец.
— А подписи Андре Брокхарда — достаточно?
Он улыбнулся и достал большой, насквозь пропитанный потом платок.
— Я кое-чем владею в Вене.
Это было очень мягко сказано. Все знали, что Андре Брокхард — влиятельный акционер двух крупнейших промышленных компаний Австрии. После аншлюса — гитлеровской оккупации в 1938-м — предприятия вместо машин и оборудования начали производить оружие для Германии и ее союзников. Брокхард стал мультимиллионером. А теперь Хелена узнала, что ему принадлежит и дом, в котором она живет. Она почувствовала, как к горлу подходит ком.
— Но не надо расстраиваться, моя дорогая Хелена, — сказал Брокхард, и в его голосе вдруг снова почувствовалось тепло. — Видишь ли, я вовсе не собираюсь отнимать дом у твоей матери.
Но ком в горле у Хелены все рос и рос. Он вполне мог бы добавить: «Или у моей невестки».
— Венеция! — крикнул Брокхард.
Хелена обернулась к дверям конюшни. Из полумрака выходил мальчик-конюх, ведя под уздцы ослепительно белую лошадь. Хотя в голове проносились тысячи мыслей, это зрелище заставило Хелену забыть обо всем сразу. Это была самая красивая лошадь, какую она когда-либо видела, поистине неземное создание.
— Липиццанер, — сказал Брокхард. — Лучшая для дрессировки порода лошадей. Их привезли Максимилиану Второму из Испании в тысяча пятьсот шестьдесят втором году. Вы с матерью, разумеется, видели их в испанской школе верховой езды в Вене, не так ли?
— Разумеется.
— Это не хуже, чем смотреть балет, верно?
Хелена кивнула. Она не могла отвести взгляд от лошади.
— Здесь, в Лайнцер-Тиргартене, они отдыхают летом, до конца августа. К сожалению, никто, кроме наездников испанской школы, не имеет права на них ездить. Ведь неопытный наездник может испортить скакуна. И годы дрессировки пойдут прахом.
Лошадь была оседлана. Брокхард взял уздечку, конюх поспешно удалился. Животное стояло необычайно спокойно.
— Некоторые утверждают, что это жестоко — обучать лошадей танцевать, что животное страдает, когда его заставляют делать то, что против его естества. Те, кто так говорит, никогда не видели, как тренируют этих лошадей. А я видел. И поверь моему слову: лошади это нравится. Знаешь почему? — Он погладил лошадь по морде. — Потому что это закон природы. Господь в своей мудрости сделал так, что для низшего существа нет и не может быть большего счастья, чем служить и повиноваться высшему. Возьмем, к примеру, детей и взрослых. Мужчину и женщину. Даже в так называемых демократических странах слабые добровольно отдают власть элите, которая и сильнее и умнее, чем они. Это так, потому что это так. И потому что мы все Божьи создания, высшие должны позаботиться о том, чтобы низшие им покорялись.
— Чтобы осчастливить их?
— Именно. Хелена, ты слишком понятлива для… столь молодой женщины.
Она не могла понять, на какое из этих слов он сделал большее ударение.