- Зачем?
- А что? - удивился Бэзил. - Ты теперь пуританин или толстовец? Чтобы развлечься, зачем еще!
- Господи! - воскликнул Руперт. - А эта женщина?
Бэзил засмеялся.
- А, вот ты о чем! - сказал он. - Забыл, забыл. Тут все в порядке, частное дело. Нет, как жаль, что они с нами не идут! Сядем в омнибус? Один ресторан есть на Слоан-сквер...
- Иногда мне кажется, - раздраженно перебил я, - что вы притворяетесь нам назло. Разве можно ее оставить? Какое частное дело? Если вы обнаружите труп в чьей-то гостиной, вы сочтете неудобным о нем заговорить, словно это какой-нибудь узор обоев?
Теперь Бэзил смеялся от всей души.
- Хорошо сказано! - воскликнул он. - Просто я знаю, что все в порядке. А вот и омнибус.
- Откуда ты знаешь? - сердито спросил Руперт.
- Да это же ясно! - отвечал Бэзил, держа в зубах обратный билет и роясь в кармане. - Они - не преступники.
Совсем другие люди! Есть у кого-нибудь полпенса? Хочу купить газету.
- А, черт с ней! - в ярости крикнул Руперт. - Значит, ты оставишь человека в частной тюрьме, потому что поболтал с тюремщиками и они тебе понравились?
- Хорошие люди иногда совершают преступления, - сказал Бэзил, вынимая изо рта билет. - Но такие люди не совершают таких преступлений. Как, на этот успеем?
Действительно, большой зеленый омнибус тяжело двигался по темной, широкой улице. Бэзил ступил на мостовую, и еще секунда - он бы унес нас к ресторану.
- Бэзил, - сказал я, хватая его за плечо, - я не уйду с этой улицы, от этого дома.
- И я не уйду, - пылко поддержал меня Руперт. - Здесь творится черное дело. Если бы я ушел, я бы никогда не смог уснуть.
Бэзил Грант серьезно посмотрел на нас.
- Ну что ж, раз вы так к этому относитесь, займемся сыском, согласился он, - сами увидите, все в порядке.
Это два молодых ученых из Оксфорда. Очень приятные, хотя немного отравлены поддельным дарвинизмом. Этика эволюции, ну все это.
- Просветим их немного по части этики, - мрачно сказал Руперт, звоня в дверь.
- Скажи, пожалуйста, - невесело спросил Бэзил, - что ты думаешь делать?
- Во-первых, - отвечал Руперт, - войти в дом. Во-вторых, поглядеть на этих приятных ученых. В-третьих, свалить их с ног, связать, заткнуть рот и отправиться на поиски жертвы.
Бэзил гневно сверкнул глазами, а потом засмеялся.
- Вот несчастные! - сказал он. - Что ж, поделом за такие-то взгляды. Он затрясся от хохота. - Есть в этом что-то дарвиновское!
- Надеюсь, ты нам поможешь? - осведомился Руперт.
- Как же, как же! - ответил Бэзил. - Иначе вы совсем их разобидите.
Стоял он сзади нас, глядел равнодушно, если не угрюмо, но, как только дверь открылась, оказался впереди, просто сияя учтивостью.
- Простите, ради Бога! - сказал он. - Вот двое моих друзей хотят с вами познакомиться. Можно? Вы нас примете?
- Конечно, с удовольствием, - отвечал молодой голос, и я с удивлением увидел, что дверь нам открыл один из хозяев - невысокий, крепкий, с темными вьющимися волосами и коротким носом. Был он в домашних туфлях и в куртке какого-то невиданного, ярко-лилового цвета, вероятно, присущего его колледжу.
- Сюда, сюда, - говорил он. - Осторожно идите по лестнице. Этот дом куда старомодней, чем кажется. Вид у него шикарный, а внутри - одни закоулки.
- Охотно верю, - заметил Руперт, зловеще улыбнувшись.
Тем временем мы пришли в кабинет или гостиную, уставленную книгами от Данте до детективов. Другой хозяин - он стоял спиной к камину и курил маисовую трубку - был из тех, кто при всей своей громоздкости просто воплощает учтивость. Черные волосы едва не падали ему на лоб, носил же он просторный пиджак, похожий на кофту.
- Новые доводы? - спросил он, когда нас представили друг другу. Знаете, мистер Грант, сурово вы обошлись с такими учеными мужами! Я уж было подумал уйти в плохие поэты.
- Ерунда! - отвечал Грант. - Науку я не ругал.
Бесит меня расплывчатая и расхожая философия, которая считает себя наукой, тогда как это - религия, и очень противная.
Говоря о выживании приспособленных, они думают, что понимают, а на самом деле не понимают самих слов, мало того - предельно исказили их значение. Дарвинисты ничего не принесли, разве что прежде не по-философски толковали о философии, теперь - ненаучно толкуют о науке.
- Все это так, - сказал высокий, чья фамилия была Берроуз. - Конечно, в каком-то смысле науку, как, скажем, и скрипку, полностью поймет только специалист. Однако что-то поймут все. Вот Гринвуд, - он кивнул на короткого, в куртке, - не различит ни одной ноты. Но что-то он знает. Он знает достаточно, чтобы снять шляпу, когда услышит: "Боже, храни короля". Не снимет же он ее, когда играют шансонетку! Точно так же наука...
Здесь Берроуз остановился. Остановил его довод необычный и, видимо, не совсем законный - Руперт Грант прыгнул на него и стал валить на пол.
- Валите другого, Суинберн! - крикнул он, запыхавшись, и, не успев опомниться, я уже сцепился с человеком в лиловой куртке. Бился он лихо, отпрыгивал, словно китовый ус, но я был тяжелее, да и напал внезапно. Я подставил ему подножку, он мгновение качался на одной ноге, и мы повалились на ложе из газет, я - наверху, он - внизу.
На секунду отвлекшись, я услышал голос Бэзила:
- ...признаюсь, совершенно мне непонятную и, разумеется, неприятную. Однако долг велит поддерживать старых друзей против новых, даже самых прекрасных. А потому, разрешите связать вам руки этой салфеточкой, соорудив тем самые удобные наручники, какие только...
Я вскочил на ноги, Руперт крепко держал Берроуза, а Бэзил пытался совладать с его руками. Братья были сильны, но не сильнее противника, что мы и узнали через две секунды. Шею его обхватил Руперт; и вдруг по телу пробежала какая-то судорога. Голова рванулась вперед, он боднул врага, и тот покатился по полу, мелькая ногами. Боднув и Бэзила - тот с треском упал, - великан, придя в исступление, кинулся на меня и швырнул в угол, где я сшиб корзину для бумаг. Тем временем Гринвуд вскочил; вскочил и Бэзил. Но победили хозяева.
Гринвуд бросился к звонку. Прежде чем я поднялся, шатаясь, а оглушенный Руперт поднял голову, в комнату вошли два лакея. Теперь силы были неравны. Гринвуд с одним лакеем быстро загнали меня к обломкам корзины, двое других прижали Бэзила к стене. Руперт приподнялся на локте, ничего не понимая.
В напряженном молчании, в полной беспомощности я услышал громкий, несообразно веселый голос.
- Вот это, - сказал Бэзил, - я и называю развлечением.
Сквозь чащу ног я хоть как-то увидел его побагровевшее лицо и с удивлением обнаружил, что глаза у него блестят, как у ребенка, разгоряченного любимой игрой.
Тяжело дыша, я попытался приподняться, но слуга придавил меня так прочно, что Гринвуд предоставил меня ему и пошел на подмогу тем, кто справлялся с Бэзилом. Голова моего старшего друга клонилась все ниже, словно корабль шел ко дну. Но вдруг, высвободив руку, он ухватился за большой том, как позже выяснилось - Златоуста, вырвал его из ряда книг и, когда Гринвуд побежал к нему, метнул ему прямо в лицо. Тот упал и покатился, словно кегля, а Бэзил затих, и враги сомкнулись над ним.
Руперт ушибся, но не утратил разума. Подкравшись по мере сил к полуповерженному Гринвуду, он схватился с ним, и они покатились по полу. Оба заметно ослабели, Руперт - больше. Я еще вырваться не мог. Пол обратился в бурное море рваных журналов или огромную мусорную корзину. Берроуз со слугами утопали в бумаге чуть ли не до колен, словно в сухих листьях; у Гринвуда на ноге наподобие оборочки красовалась страница газеты "Пэлл Мэлл".