Улыбка эта пряталась в зарослях бакенбард и рыжей с проседью бороды. Столь буйная растительность нередко украшает лица белых, живущих в диких джунглях; но глаза над вздернутым носом нельзя было назвать дикими.
Опеншоу пробуравил вошедшего недоверчивым взглядом и, как ни странно, не увидел в нем ни шарлатана, ни маньяка. Он был абсолютно в этом уверен. Такие бороды бывают у сумасшедших, но таких глаз у сумасшедших не бывает: глаза серьезных обманщиков и серьезных безумцев не смеются так просто и приветливо. Человек с такими глазами может быть насмешливым, веселым жителем предместья; ни один профессиональный шарлатан не позволит себе выглядеть так несолидно. Посетитель был в потертом плаще, застегнутом на все пуговицы, и только мятая широкополая шляпа выдавала его принадлежность к духовенству. Миссионеры из заброшенных уголков мира не всегда одеты как духовные лица.
- Вы, наверное, думаете, что вас опять хотят надуть, - весело сказал Прингл. - Вы уж простите, профессор, что я смеюсь. Я понимаю, что вы мне не доверяете. Что ж, все равно я буду об этом рассказывать всем, кто разбирается в таких делах. Ничего не поделаешь - было! Ну, ладно, пошутили - и хватит, веселого тут мало. Короче говоря, был я миссионером в Ниа-Ниа. Это в Западной Африке. Дремучий лес, и только двое белых - я и местная военная власть, капитан Уэйлс. Мы с ним подружились, хотя он был - как бы это сказать? - туповат. Такой, знаете, типичный солдат, как говорится, "трезвый человек". Потому-то я и удивляюсь - люди этого типа мало думают и редко во что-нибудь верят. Как-то он вернулся из инспекции и сказал, что с ним случилась странная штука. Помню, мы сидели в палатке, он держал книгу в кожаном переплете, а потом положил ее на стол, рядом с револьвером и старым арабским ятаганом (кажется, очень ценным и древним). Он сказал, что книга принадлежит какому-то человеку с парохода, который он осматривал. Этот человек уверял, что книгу нельзя открывать, иначе вас утащат черти или что-то в этом роде.
Уэйлс, конечно, посмеялся над ним, назвал суеверным трусом - в общем, слово за слово, и тот открыл книгу. Но тут же уронил, двинулся к борту...
- Минутку, - перебил профессор, сделавший в блокноте две-три пометки. - Сначала скажите: говорил ли тот человек, откуда у него книга?
- Да, - совершенно серьезно ответил Прингл. - Если не ошибаюсь, он сказал, что везет ее в Лондон владельцу, некоему Хэнки, востоковеду, который и предупредил его об опасности. Хэнки - настоящий ученый и большой скептик, то-то и странно. Но суть происшествия много проще: человек открыл книгу, перешагнул через борт и исчез.
Профессор не отвечал. Наконец он спросил:
- Вы этому верите?
- Еще бы! - ответил Прингл. - Верю по двум причинам. Во-первых, Уэйлс был туп, как пробка, а в его рассказе есть одна деталь, достойная поэта. Он сказал, что тот человек исчез за бортом, но всплеска не было.
Профессор снова углубился в заметки.
- А вторая причина? - спросил он.
- Вторая причина заключается в том, - отвечал преподобный Льюк Прингл, - что я это видел собственными глазами.
Он помолчал, потом продолжил свой обстоятельный рассказ. В его речи не было и следа того нетерпения, которое проявляет сумасшедший или просто убежденный человек, пытаясь убедить собеседника.
- Итак, он положил книгу на стол рядом с ятаганом. Я стоял у входа в палатку, спиной к нему, и смотрел в лес. А он стоял у стола и ругался дескать, стыдно в двадцатом веке бояться каких-то книг. "Какого черта! говорит. - Возьму и открою". Мне как-то стаю не по себе, и я сказал, что лучше б вернуть ее как есть доктору Хэнки. Но он не мог успокоиться: "А что тут плохого?" Я ответил: "Как - что? Вспомните про пароход". Он молчит.
Я думал, ему нечего ответить, и пристал к нему из чистого тщеславия: "Как вы это объясните? Что там произошло?"
А он молчит и молчит. Я обернулся - и вижу: его нет.
В палатке никого не было. Открытая книга - на столе, переплетом кверху. Ятаган - на полу, а в холсте - дыра, как будто ее проткнули клинком. Через дыру виден только лес. Я подошел, посмотрел, и мне показалось, знаете, что растения не то примяты, не то поломаны. С тех пор я Уэйлса не видел и ничего о нем не слыхал.
Книгу я с опаской взял, завернул и повез в Англию.
Сперва я думал отдать ее доктору Хэнки. Но тут я прочитал в вашей газете про ваши исследования и решил пойти к вам.
Говорят, вы человек объективный, вас не проведешь...
Профессор Опеншоу отложил карандаш и пристально посмотрел на человека, сидевшего по другую сторону стола.
В этом долгом взгляде он сконцентрировал весь свой опыт общения с самыми разными типами мошенников и даже с наиболее редкими типами честных людей. В любом другом случае он решил бы сразу, что все это - сплошная ложь.
Он хотел решить так и сейчас. Но рассказчик мешал ему - такие люди если и лгут, лгут иначе. В отличие от шарлатанов, Прингл совсем не старался казаться честным, и, как ни странно, казалось, что он действительно честен, хотя что-то внешнее, постороннее припуталось тут. Может быть, хороший человек просто помешался невинным образом? Нет, и тут симптомы не те. Он спокоен и как-то безразличен; в сущности, он и не настаивает на своем пунктике, если это вообще пунктик.
- Мистер Прингл, - сказал профессор резко, как юрист, задающий свидетелю каверзный вопрос. - Где сейчас эта книга?
Из бороды снова вынырнула улыбка и осветила лицо, столь серьезное во время рассказа.
- Я оставил ее в соседней комнате, - сказал Прингл. - Конечно, это опасно. Но я выбрал из двух зол меньшее.
- О чем вы говорите? - спросил профессор. - Почему вы не принесли ее сюда?
- Я боялся, что вы ее откроете, - ответил миссионер. - Я думал, надо вам сперва рассказать. - Он помолчал, потом добавил: - Там был только ваш секретарь. Кажется, он довольно тихий - что-то пишет, считает.
- Ну, за Бэббеджа можно не беспокоиться! Ваша книга в полной безопасности. Его фамилия - Бэрридж, но я часто зову его Бэббедж {Бэббедж Чарльз (1792 - 1871) - знаменитый английский математик, изобретатель счетной машины}. Не такой он человек, чтобы заглядывать в чужие пакеты. Его и человеком не назовешь - настоящая счетная машина. Пойдемте возьмем книгу. Я подумаю, как с ней быть. Скажу вам откровенно, - и он пристально взглянул на собеседника, - я еще не знаю, стоит ли ее открыть или лучше отослать этому доктору Хэнки.
Они вышли в проходную комнату. Но не успела закрыться дверь, как профессор вскрикнул и кинулся к столу секретаря. Стол был на месте секретаря не было. Среди обрывков оберточной бумаги лежала книга в кожаном переплете; она была закрыта, но почему-то чувствовалось, что закрылась она только что. В широком окне, выходившем на улицу, зияла дыра, словно сквозь нее пролетел человек.
Больше ничего не осталось от мистера Бэрриджа.
И Прингл и профессор словно окаменели; наконец профессор очнулся, медленно обернулся к Принглу и протянул ему руку. Сейчас он еще больше походил на судью.
- Мистер Прингл, - сказал он, - простите меня. Простите мне вольные и невольные мысли. Настоящий ученый обязан считаться с такими фактами.
- Мне кажется, - неуверенно сказал Прингл, - нам надо бы кое-что уточнить. Может, вы позвоните ему? А вдруг он дома?
- Я не знаю номера, - рассеянно ответил Опеншоу. - Кажется, он живет где-то в Хэмстеде. Если он не вернется, его друзья или родные позвонят сюда.
- А могли бы мы, - спросил Прингл, - описать его приметы для полиции?
- Для полиции! - встрепенулся профессор. - Приметы... Да вроде бы у него нет примет. Вот разве только очки.
Знаете, такой бритый молодой человек... Полиция... м-да...