Какие причины были у покойного назвать другого наследника майората, совершенно неважно, следует только заметить, что у него самого, как то в случае надобности можно будет доказать по оставшимся после него бумагам, была в Швейцарии любовная связь, и, таким образом, быть может, мнимый сын его брата на самом деле его собственный сын, рожденный от запретной связи, коему он, движимый внезапным раскаянием, решил завещать богатый майорат.
Как ни правдоподобны были обстоятельства, указанные в духовной, как ни возмущал судей особенно заключительный аргумент, в котором сын не постеснялся возвести на покойного обвинение в преступлении, все же дело в том виде, как оно было представлено, казалось законным, и только через неустанные хлопоты Ф. и настоятельные уверения его в том, что в короткое время будут предъявлены непреложные доказательства, необходимые для утверждения в правах барона Родериха фон Р., удалось добиться отсрочки в передаче майората и продления полномочий стряпчего управлять майоратом впредь до принятия окончательного решения.
Ф. слишком хорошо видел, как трудно ему будет исполнить свое обещание. Он перерыл все бумаги старого Родериха, не найдя ни малейшего обрывка письма или записи, где содержалось бы хоть какое-нибудь указание на отношения сына его Вольфганга с девицей де Сен-Валь. Погруженный в думы, сидел Ф. однажды в спальне старого барона Родериха, где он уже все обыскал, и составлял письмо к женевскому нотариусу, которого ему рекомендовали как человека весьма деятельного и проницательного и который должен был доставить ему различные сведения, могущие пролить свет на дело молодого барона. Настала полночь, луна заливала светлым сиянием соседнюю залу; дверь в нее была открыта настежь. Тут стряпчему показалось, что кто-то медленно и тяжело подымается по лестнице, позвякивает и гремит ключами. Ф. насторожился, встал, прошел в залу и явственно услышал, что из коридора кто-то приближается к дверям залы. Скоро двери растворились и в залу (*89) медленно пошел смертельно бледный и человек в ночной сорочке, с перекошенным лицом,- и одной руке он держал подсвечник с горящей свечой, в другой - большую связку ключей. Стряпчий тотчас узнал дворецкого и хотел было его окликнуть, что ему надобно в такую позднюю пору, но тут от всего существа старика, от мертвенно оцепеневшего лица его повеяло, пронизывая ледяным холодом, чем-то зловещим и призрачным. Стряпчий понял, что видит перед собой лунатика. Размеренными шагами старый дворецкий направился прямо к замурованной двери, которая прежде вела на башню. Подойдя к ней вплотную, он остановился, испустив глубокий вопль, столь жутко отозвавшийся во всей зале, что стряпчий содрогнулся от ужаса. Потом Даниель, поставив подсвечник на пол и повесив ключи на пояс, принялся обеими руками царапать стену с такой силою, что скоро из-под ногтей у него пошла кровь, и притом он стонал и вздыхал так, словно его томила несказанная смертная мука. И вот он приложил ухо к стене, словно хотел что-то расслышать, потом сделал знак рукой, будто кого-то успокаивая, наклонился, взял с пола подсвечник и тихо, размеренными шагами пошел назад к двери. Ф. со свечой осторожно последовал за ним. Они спустились по лестнице; дворецкий отпер главную дверь замка; Ф. ловко проскользнул за ним вслед; и вот старик отправился на конюшню, и здесь, к величайшему изумлению стряпчего, поставив подсвечник так искусно, что он довольно хорошо освещал все здание, без всякой опасности произвести пожар, достал седло и уздечку и, отвязав лошадь, с большой заботливостью ее оседлал, затянув подпругу и укрепив стремена. Разгладив ладонью челку над налобником и прищелкивая языком, он взял лошадь под уздцы и, похлопывая ее по шее, вывел наружу.
На дворе он постоял несколько секунд в такой позе, словно выслушивал приказания, которые он, кивнув головой, обещал исполнить. Потом он отвел лошадь обратно на конюшню, расседлал и привязал к стойлу. И вот он взял подсвечник, запер конюшню, возвратился в замок и наконец исчез в своей комнате, которую тщательно запер на задвижку.
Ф. был глубоко потрясен этим происшествием; предчувствие ужасного злодеяния возникло у него подобно адскому черному призраку и уже больше не оставляло его. Озабоченный опасным положением дел молодого (*90)барона Родериха, он решил, что все виденное можно будет по крайней мере обратить ему на пользу. На другой день, когда уже начало смеркаться, Даниель пришел в комнату стряпчего, чтобы получить какое-то распоряжение по хозяйству. Тут Ф. взял его за руку и, радушно усадив в кресло, заговорил:
- Послушай, дружище Даниель, давно собирался я у тебя спросить, что ты думаешь обо всей этой неразберихе, которую навязало нам диковинное завещание Губерта? Веришь ли ты, что этот молодой человек впрямь сын Вольфганга, прижитый им в законном браке?
Старик, перегнувшись через спинку стула и стараясь не встретиться глазами со стряпчим, устремившим на него пристальный взор, проворчал:
- Гм! Может быть, законный, а может, незаконный. Мне что за дело, кто тут будет господином!
- Но я полагаю, - продолжал стряпчий, придвинувшись к старику и положив ему руку на плечо, - но я полагаю, так как ты пользовался полным доверием старого барона, он не таил от тебя ничего о своих сыновьях. Говаривал он тебе о брачном союзе, который Вольфганг заключил вопреки его воле?
- Не могу припомнить ничего такого, - отвечал старик, громко зевая самым неучтивым образом.
- Тебя клонит ко сну, старина, - сказал стряпчий, - ты, наверно, дурно спал эту ночь?
- Право, не знаю, - сухо ответил старик, - однако пойду распорядиться, чтобы накрывали ужин. - Тут он с трудом поднялся с кресел, потер скрюченную поясницу и опять зевнул, притом еще громче, чем в первый раз.
- Погоди, старина, - воскликнул Ф., взяв его под руку и принуждая сесть, но дворецкий, упершись обеими руками в рабочий стол, остался на ногах и, нагибаясь к стряпчему, ворчливо спросил:
- Ну какая в том надобность, какое мне дело до завещания, какое мне дело до всех споров о майорате?
- Знаешь, - перебил его Ф., - не будем больше говорить об этом; побеседуем о чем-нибудь другом, любезный Даниель. Ты сегодня не в духе, зеваешь; все это говорит о необыкновенной усталости, и я готов думать, что это ты и был прошедшей ночью.
- (*91)Что я был прошедшей ночью? - спросил старик, застыв в прежнем положении.
- Когда я, - продолжал стряпчий, - вчера в полночь сидел там, наверху, ты вошел в залу, бледный и в каком-то оцепенении, прямо направился к заложенной двери, царапался обеими руками в стену и стонал, словно одержимый великой мукой. Так ты лунатик, Даниель?
Старик упал в кресло, которое ему быстро подставил Ф. Он не издал ни звука, в глубоком сумраке нельзя было различить его лицо; стряпчий заметил только, что он дышит порывисто и зубы у него стучат.
- Да, правда,- начал Ф. после недолгого молчания,- странные вещи случаются с этими лунатиками. На другой день они совсем ничего не помнят о том странном состоянии, в каком находились, и не знают, что они вытворяли как бы наяву. - Даниель не отзывался. - Мне уже доводилось, - продолжал Ф., - встречать подобные случаи. Был у меня друг, который так же, как и ты, неизменно в каждое полнолуние совершал ночные прогулки. Иногда он даже садился и писал письма. Однако ж всего удивительнее было то, что, как только я начинал шептать ему на ухо, мне сразу удавалось заставить его говорить. Он толково отвечал на все вопросы, и даже то, о чем он, бодрствуя, старательно умолчал бы, невольно слетало с его уст, словно он не мог противостоять той силе, которая на него действовала.