Лиля спускалась сверху, и мы сопровождали ее в магазин или на рынок. Мы шли сзади и несли сумки. Она проходила через двор, где Валя со второго этажа как раз в это время играл в хоккей.
Он останавливался, махал клюшкой и обязательно какнибудь нас с Владиком называл. То "почетным эскортом", то "музыкальным сопровождением", то "прилипалами"...
Встречая нас в подъезде, он каждый раз спрашивал:
- Ну что? Заступили?..
Я все терпел. Я ждал двадцать девятое февраля!..
Один лектор, которого я слышал в парке культуры и отдыха, говорил, что если мальчишка моего возраста влюбится, то обязательно таскает за косы девочку, в которую он влюблен, или даже бьет ее.
Мне вовсе не хотелось таскать Лилю Тарасову за косы.
Тем более, что кос у нее вообще не было. Мне очень хотелось пойти с ней на каток. И я ждал...
Однажды, спустившись сверху, Лиля сказала:
- А не кажется ли вам, что здесь, в подъезде, должен остаться кто-то один?
- Кто?! - спросил я.
- Вы должны решить это в честном бою. Как мужчины!
Владик подошел и стукнул меня по носу...
В один миг Лиля взлетела на второй этаж и закричала:
- Валя! Разними их! Они же убьют друг друга!
Валя неторопливо спустился, увидел мой нос и сказал:
- Ну вот, Лиля, из-за тебя уже пролилась кровь!
Рн посмотрел на нее не то с уважением, не то даже както еще серьезнее...
Мой платок был в крови. Но я не замечал ни крови, ни боли, потому что все это -произошло в субботу, двадцать восьмого февраля.
Вечером я позвонил Лиле Тарасовой и сказал:
- Сегодня двадцать восьмое! Значит, завтра двадцать девятое... Мы с тобой идем на каток!
- Ты ошибся, - ответила Лиля. - Завтра - цервое марта!
Я забыл... Я совсем забыл, что год этот не високосный и
что нет в этом году двадцать девятого февраля.
- Я тоже забыла, - сказала Лиля. И рассмеялась.
- Ну и что же?.. Но ведь завтра все равно воскресенье! - сказал я. Двадцать девятое февраля или первое марта - какая же разница?
- Очень большая! - сказала Лиля. - Первое марта у меня уже занято. Я обещала пойти на каток...
- Кому? - перебил я.
В ответ она опять рассмеялась. А я, к сожалению, не смог ей ответить тем же.
На следующий день утром я спрятался за углом Лилиного дома и стал наблюдать.
Было холодно. Но мне было жарко...
Она вышла на улицу вместе с Валей, который жил на втором этаже.
Я так и думал! Он держал в руках две пары коньков - ее и свои. И смотрел на нее так же, как и вчера: не то с уважением, не то как-то иначе... А она улыбалась.
В ту минуту я понял, что любить нужно только того человека, который достоин любви!
Я понял это очень ясно и твердо... Но мне от этого было ничуть не легче.
Я пришел к студенту-геологу Юре и сказал:
- Ты просил, чтобы я... когда будет очень и очень трудно...
- Все то же самое?
- Да...
- Перестань! Это даже смешно. В твоем возрасте? Несерьезно!
Но это было серьезно. Так серьезно, что на следующий день я опять схватил двойку. И не потому, что не выучил урока, а потому, что ни о чем другом не мог думать. Одним словом, плохо соображал...
5. Как ваше здоровье?
Бабушка считала моего папу неудачником. Она не заявляла об этом прямо. Но время от времени ставила нас в известность о том, что все папины товарищи по институту стали, как назло, главными врачами, профессорами или в крайнем случае кандидатами медицинских наук. Бабушка всегда так громко радовалась успехам папиных друзей, что после этого в квартире становилось тихо и грустно. Мы понимали, что папа был "отстающим"...
- Хотя все они когда-то приходили к тебе за советами.
Ты им подсказывал на экзаменах! - воскликнула как-то бабушка.
- Они и сейчас приносят ему свои диссертации, - тихо сказала мама, не то гордясь папой, не то в чем-то его упрекая. - Они получают творческие отпуска для создания научных трудов! А он и в обычный отпуск уже три года не может собраться.
Каждый день эта больница! Операции, операции... И больше ничего. Хоть бы на недельку взял бюллетень: заболел бы, отдохнул, что ли...
Вскоре мамино желание сбылось: папа заболел гриппом.
Ему прописали лекарства.
- А еще, - сказал врач, - нужен покой, тишина...
Телефон у нас стал звонить каждые две минуты...
- Как его здоровье? Как он себя чувствует? - спрашивали незнакомые голоса.
Сперва меня это злило: папа не мог заснуть. И вечером я сказал маме,-которая вернулась с работы:
- Звонили, наверно, раз двадцать!
- Сколько? - переспросила мама.
- Раз тридцать, - ответил я, потому что почувствовал вдруг, что мама как-то приятно удивлена. - Они мешают ему спать, - сказал я.
- Я понимаю. Но, значит, они волнуются?
- Еще как! Некоторые чуть не плакали... от волнения...
Я их успокаивал!
- Когда это было? - поинтересовалась бабушка.
- Ты как раз ушла за лекарством. Или была на кухне...
Точно не помню.
- Возможно... Звонков действительно было много, - сказала бабушка и с удивлением посмотрела на дверь комнаты, в которой лежал папа.
Она не ожидала, что будет столько звонков. Они обе не ожидали!..
"Как здорово, что папа заболел! - думал я. - Пусть узнают... И поймут. Особенно мама!" Да, больше всего мне хотелось, чтоб мама узнала, как о папе волнуются совершенно посторонние люди.
- Однажды мне довелось ухаживать за студентом Юрой. Ну, который живет в соседнем подъезде... - сказал я. - Вы помните? (Мама и бабушка кивнули в ответ.) Он тоже был болен гриппом. И ему тоже звонили. Человека два или три в день. Не больше. А тут прямо нет отбоя!
В эту минуту опять зазвонил телефон.
- Простите меня, пожалуйста... - услышал я в трубке тихий, какой-то сдавленный женский голос... - Я с кем разговариваю?
- С его сыном!
- Очень приятно... Тогда вы поймете. У меня тоже есть сын. Его завтра должны оперировать. Но я хотела бы дождаться выздоровления вашего папы. Если это возможно... Попросите его, пожалуйста. Если возможно... У меня один сын.
Я очень волнуюсь. Если это возможно. Я хотела, чтобы ваш папа сам, лично... Тогда я была бы спокойна!
- Повторите, пожалуйста, это его жене, - сказал я. - То есть моей маме... Я сейчас ее позову!
И позвал.
Еще через час или минут через сорок мужской голос из трубки спросил:
- С кем я имею честь?
- С его сыном!
- Прекрасно! Тогда вы не можете не понять. Моей супруге будут вырезать желчный пузырь. Обещали, что вырежет ваш отец. Именно поэтому я и положил ее в эту больницу. Хотя у меня были другие возможности! Но мне обещали, что ваш отец... И вдруг такая неприятная неожиданность! Как же так? Надо поднять его на ноги! Может быть, нужны особенные лекарства? Какие-нибудь дефицитные?
Я бы мог... Одним словом, я хотел бы его дождаться. Это не театр: здесь дублеры меня не устраивают...
- Скажите все это его жене. Вот так, как вы4говорили мне... Слово в слово! Может быть, она сумеет помочь.
Я опять позвал маму.
В последующие дни я говорил всем, кто интересовался папиным самочувствием:
- Сейчас ничего определенного сказать не могу. Вы позвоните вечером. Как раз его жена будет дома! Она вам все объяснит...
Вернувшись с работы, мама усаживалась в коридоре возле столика с телефоном и беспрерывно разговаривала с теми, кого я днем просил позвонить.
Иногда я говорил бабушке:
- Может быть, ты ей поможешь?
И она "подменяла" маму у столика в коридоре.
Больные, врачи, медсестры, которые звонили папе, каждый раз спрашивали:
- А какая температура?
К сожалению, температура у него была невысокая. А мне хотелось, чтобы все они продолжали волноваться о его здоровье!
Однажды я сказал:
- Температура? Не знаю... Разбил градусник. Но лоб очень горячий. И вообще мечется!..
Так я в тот день стал отвечать всем. Я говорил шепотом в коридоре, чтобы папа не слышал.
Мой шепот на всех очень действовал.