Мистер Тредуэлл несколько ослабил ворот рубашки, чтобы он не так сильно сдавливал горло.
— Ну как вы не поймете? Ведь я стану одним из них!
Банс кивнул.
— Если вы станете достаточно хорошо следить за собой, то у вас не будет никаких причин им стать, — подчеркнул он.
— Вы никак не уловите мою мысль, — настойчиво повторил мистер Тредуэлл. — Ведь тогда я окажусь в таком положении, когда мне все время придется беспокоиться о том, как бы кто-нибудь из вашего Общества не пришел и не подкинул моей дочери или моему зятю ваши идеи.
Это ужасно — всю свою оставшуюся жизнь беспокоиться об этом.
Банс медленно покачал головой.
— Вы не можете так думать, мистер Тредуэлл.
— Почему же я не могу?
— Почему? Представьте себе свою дочь, мистер Тредуэлл. Представили?
— Да.
— Вы помните ее милым ребенком, который изливал на вас свою любовь в ответ на вашу? Очаровательной молодой женщиной, которая только переступила порог супружеской жизни, но которая всегда стремится приехать к вам, стремится дать вам понять, как сильна ее привязанность к вам?
— Я это знаю.
— Можете ли вы мысленно представить себе ее мужа — этого молодого парня, настоящего мужчину? Разве не ощущаете вы теплоту его рукопожатия, когда он приветствует вас? Разве вы не знаете, как он вам благодарен за материальную помощь, которую регулярно получает от вас?
— Думаю, да.
— Теперь скажите честно, мистер Тредуэлл, можете ли вы себе представить, чтобы кто-то из этих любящих и преданных молодых людей мог сделать хотя бы что-то — самый пустяк, — что навредило бы вам?
Чудесным образом ворот рубашки вдруг перестал сильно впиваться в горло, холод вокруг сердца исчез.
— Нет, — уверенно произнес он. — Не могу.
— Великолепно, — сказал Банс. Он сидел, далеко откинувшись в своем кресле, и улыбался. Его улыбка была по-доброму мудрой.
— Ухватитесь за эту мысль, мистер Тредуэлл, дорожите ею и никогда с ней не расставайтесь. Она будет вам успокоением и утешением до конца дней.