Задохнется от любви, сломаются ребра, сплющатся легкие… Боже милосердный.
С большим трудом я поднял локти в знакомое положение и заговорил с двенадцатилетним сыном Аманды:
— Выползай оттуда, — я закашлялся. — Вылезай сюда, головой вперед.
— Папа… ты такой тяжелый.
— Давай, давай, — сказал я, — не можешь же ты пролежать так весь день. — Я имел в виду, что не знал, насколько у меня хватит сил продержаться в таком положении.
Я чувствовал себя Атлантом, только мир лежал не на моих плечах, а под ними.
Совершенно неуместно вокруг нас заиграли солнечные зайчики, в вышине засинело небо, которое виднелось сквозь дыру в крыше. Черный дым уходил через эту дыру и медленно рассеивался.
Тоби, извиваясь, понемногу продвигался вперед, и вот его лицо поравнялось с моим. У него были напуганные глаза, и, что совсем ему было не свойственно, он плакал.
Я поцеловал его в щеку, чего он обыкновенно не переносил. На этот раз он, казалось, не заметил этого и не стер поцелуй.
— Ничего, ничего, — сказал я. — Все кончилось. Оба мы целы. Единственно, что нам нужно, так это выбраться отсюда. Продолжай выползать. У тебя неплохо получается.
Он с трудом продвигался вперед, толкая перед собой кучку битого кирпича. Иногда он всхлипывал, но ни разу не пожаловался. Выбравшись из-под меня, он встал на коленки у моего плеча справа, задыхаясь и покашливая.
— Молодец, — похвалил я его. Я прижался грудью к полу, давая себе отдохнуть. Облегчения большого я не почувствовал, разве немного передохнули локти.
— Папа, у тебя идет кровь.
— Ничего.
Он еще несколько раз всхлипнул.
— Не плачь, — проговорил я.
— Тот человек, — произнес он, — лошадь выбила ему глаза.
Я потянулся рукой, чтобы дотронуться до него.
— Возьми меня за руку, — сказал я. Его пальчики скользнули в мою ладонь. — Послушай, — сказал я и немножко сжал его ладошку, — в жизни бывают жуткие вещи. Ты никогда в жизни не забудешь лицо этого человека. И еще ты будешь помнить, как мы были с тобой здесь, а вокруг нас — взорванные трибуны. В памяти людей хранятся такие страшные вещи, очень страшные. Если тебе захочется поговорить об этом человеке, я всегда тебя выслушаю.
Он с силой сжал мою руку и отпустил ее.
— Мы же не можем сидеть здесь вечно, — сказал он.
Несмотря на наше весьма печальное состояние, я не мог не улыбнуться.
— Очень вероятно, — заметил я, — что твои братья с полковником Гарднером обратят внимание, что с трибунами не все в порядке. Сюда придут.
— Я мог бы пойти и помахать им из разбитых окон, сказать им, где мы…
— Стой там, где ты стоишь, — резко приказал я ему. — Пол может мгновенно провалиться.
— Только не этот, папочка, — он с ужасом посмотрел вокруг. — Только не тот, где мы с тобой, правда, папочка?
— Ничего, все обойдется, — бодро произнес я, надеясь, что это так и есть. Однако пол на нашей лестничной площадке накренился в ту сторону, где раньше была лестница, и я бы не решился попрыгать на нем.
На спину мне и на ноги продолжали давить обломки потолка, крыши, остатки помещения для прессы, пригвоздив меня к полу так, что я не мог пошевелиться. Но пальцами ног в ботинках шевелить я мог и, безусловно, не утратил способности ощущать, чувствительность сохранилась. Было похоже, что, если только здание не сядет под воздействием накопившегося внутреннего давления, я выпутаюсь из этой передряги с ясной головой, неповрежденным позвоночником, здоровыми руками и ногами и с живым, без единой царапины сыном.
На спину мне и на ноги продолжали давить обломки потолка, крыши, остатки помещения для прессы, пригвоздив меня к полу так, что я не мог пошевелиться. Но пальцами ног в ботинках шевелить я мог и, безусловно, не утратил способности ощущать, чувствительность сохранилась. Было похоже, что, если только здание не сядет под воздействием накопившегося внутреннего давления, я выпутаюсь из этой передряги с ясной головой, неповрежденным позвоночником, здоровыми руками и ногами и с живым, без единой царапины сыном. Не так уж плохо, если взять в расчет, что, как я надеялся, спасатели поспешат.
— Папа?
— Мм?
— Не закрывай глаза.
Я открыл глаза и постарался не закрывать.
— Когда к нам придут? — спросил он.
— Скоро.
— Я не виноват, что взорвались трибуны.
— Конечно, не виноват.
Помолчав, он произнес:
— Я думал, ты шутишь.
— Ага.
— Ведь я не виноват, что тебя ранило, правда?
— Нет, ты не виноват.
Я видел, что не убедил его. Я сказал:
— Если бы ты не прятался здесь, наверху, я бы мог оказаться где-нибудь этажом ниже, когда произошел взрыв, и, наверное, сейчас меня не было бы в живых.
— Это точно?
— Да.
Вокруг было очень тихо. Почти так, как если бы ничего не случилось. Если же я попробовал бы двинуться, тогда другое дело.
— Откуда ты узнал, что трибуны взорвутся? — спросил Тоби.
Я рассказал ему, как Нил увидел шнур.
— Благодаря ему, — сказал я, — все вы пятеро живы.
— Я не видел никакого шнура.
— Ну конечно, нет, но ведь ты знаешь Нила.
— Он все видит.
— Вот именно.
В отдалении наконец-то и, как нам показалось, после того, как прошла целая вечность, послышался звук сирен. Сначала донесся звук одной сирены, потом завыл целый оркестр.
Тоби хотел двинуться опять, но я велел ему не шевелиться, и через некоторое время мы услышали голоса — и со стороны скаковой дорожки, извне, и снизу. Меня звали по имени.
— Скажи им, что мы здесь, — попросил я Тоби, и он изо всех сил крикнул:
— Мы здесь. Мы здесь, наверху.
После короткой паузы кто-то выкрикнул:
— Где?
— Скажи им, рядом с ложей распорядителей.
Тоби прокричал эту информацию и получил в ответ еще один вопрос:
— Отец с тобой?
— Да.
— Он может говорить?
— Да. — Тоби посмотрел на меня и уже по собственной инициативе сообщил: — Он не может шевелиться. На него упала крыша.
— Оставайся там.
— О'кей? — сказал я Тоби. — Я же говорил, что к нам придут.
Мы слушали стуки и лязганье металла, деловитые переговоры, но все это происходило где-то далеко и за пределами здания. Тоби всего трясло, не от холода, потому что нас все еще согревало солнце, а от все сильнее сказывавшегося шока.
— Уже скоро, — сказал я.
— А что они делают?
— Скорее всего строят какие-нибудь леса.
К нам добрались со стороны скаковой дорожки, где, как выяснилось, армированный бетон платформ для зрителей опирался на стальные балки и выдержал встряску почти без ущерба. Со стороны разбитых окон комнаты стюардов неожиданно появился пожарный в большой крепкой каске и ярко-желтой куртке.
— Есть кто живой? — весело окликнул он нас.
— Да, — радостно вскочил Тоби, но я резко оборвал его, велев сидеть смирно.
— Но, папа…
— Сиди смирно.