Мимо нас медленно проскакала Ребекка, на ходу поправляя стремянные ремни, сосредоточившись на предстоящем заезде. Я никогда не хотел ездить верхом, но в этот момент завидовал Ребекке, ее мастерству, одержимости, ее погруженности в азарт борьбы.
Люди могут биться об заклад, могут владеть чистокровками, учить и воспитывать их, тренировать, разводить, выводить новые породы, рисовать их, писать о них. Однако вся индустрия бегов зиждется на доисторическом всепоглощающем стремлении коня и наездника, сливающихся воедино, взять верх, победить, быть первым. Для меня Ребекка на коне сделалась квинтэссенцией скачек.
Мы с Генри стояли на бывших когда-то цирковыми трибунах и следили за скачками. Все участники без сучка, без задоринки преодолели яму с водой. Ребекка закончила заезд не в числе первых.
Генри проворчал, что скачки не захватывают его, как регби, и пошел проверить, все ли в порядке с шатром.
День на ипподроме закончился.
— Ничего экстраординарного не произошло, так, обычные происшествия, — пробегая мимо нас, сообщил мне Роджер.
По дороге мне попался врач.
— Приходите ко мне во вторник, — предложил он мне. — Я сниму все скобы. Не нужно будет маяться в больнице, ожидая своей очереди.
— Замечательно.
Оливер был занят в конторе, отвечая на запросы и отбиваясь от разъяренных тренеров, требовавших вмешательства стюардов в решение о присуждении первого места. Совещание стюардов назначили здесь же, в конторе, прямо среди компьютеров, копировальных машин и рядом с кофейным автоматом.
В целом же профессионалы, занятие которых — доставлять удовольствие другим, с пониманием отнеслись к временным мерам, принятым на ипподроме, чтобы не срывать состязаний, тем не менее я заметил, чем ближе было к концу скачек, тем больше они воспринимали возникшие словно по мановению волшебной палочки удобства как само собой разумеющееся и начинали ворчать по поводу толчеи в весовой и недостаточного обзора на временных трибунах.
— Им предложили рукотворное чудо, — вздыхал Роджер, — а они желают теперь небесного.
— Такова человеческая природа.
— А, ну их к черту.
Какое-то время я провел с Филиппой и Пенелопой, предаваясь бессвязным мечтаниям, потом нашел своих мальчишек и вновь почувствовал бремя возраста и родительского долга, впрочем, никто и ничто не напоминало мне, что меня в любой момент могут отправить на тот свет.
Я поговорил с Марджори, которая заменила Викторию на вручении призов. Когда она пробиралась через шумящую толпу, ее стройную прямую фигурку от давки надежно оберегали своей внушительной массой Конрад и Айвэн. Загорались огни фотовспышки, подставленный ей чьей-то услужливой рукой микрофон издавал таинственные звуки, хозяева лошадей-победителей были на седьмом небе и не скрывали своих чувств, тренеры, казалось, вздохнули так, будто с их плеч свалилась невыносимая ноша, жокеи-победители выглядели явно разочарованными (получив по меньшей мере десятую пару призовых запонок), а лошади возбужденно подергивали холкой и нервно перебирали копытами. Обычная картина раздачи призов, необычный день.
— Ли, — обратилась ко мне Марджори, направляясь обратно к большому шатру и замедлив шаг, когда увидела меня. — Чашку чая?
Я послушно подошел к ней, и мы вместе вошли в столовую, где очень скоро идея чашечки чая перевоплотилась в хорошую порцию «Пол Роджера» из винных подвалов Стрэттон-Хейза. Отпустив Конрада с Айвэном, она пригласила меня во вновь прибранную столовую, где заботливая прислуга поставила стол на место, накрыла его безукоризненной скатертью и вновь расставила на ней блюда с сандвичами и пирожными эклер.
Марджори присела на один из стульев и сразу взяла быка за рога.
— Во сколько это обошлось? — требовательным тоном спросила она.
Марджори присела на один из стульев и сразу взяла быка за рога.
— Во сколько это обошлось? — требовательным тоном спросила она.
— А сколько, по-вашему, это стоит?
— Садитесь, садитесь, — она подождала, пока я устроюсь на стуле. — Это стоит, как вы отлично себе представляете, любой суммы, какую только может попросить ваш друг. Весь день нас со всех сторон поздравляют. Этот шатер очень понравился. Будущее ипподрома, я не преувеличиваю, спасено. Может быть, мы сегодня и не получим прибыли наличными, но нам зачтется бесценный доход, который мы заработали, вызвав такой восторг у наших посетителей, они теперь станут нашими почитателями.
Ее деловая метафора вызвала у меня улыбку.
— Я сказала Конраду, — сдержанно промолвила она, — чтобы он не трясся над каждым счетом. Оливер Уэллс очень занят, поэтому я говорю это вам. В среду, послезавтра, я собираю семейный Совет. Можете вы с Оливером и полковником до этого подсчитать для меня расходы и дать список затрат?
— Вероятно.
— Тогда сделайте это, — сказала она, на этот раз не столько приказным, сколько просящим тоном. — Я сказала Конраду, чтобы он велел бухгалтерии прикинуть, каково реальное положение ипподрома на настоящий момент, не дожидаясь конца этого финансового года. Нам необходимо разобраться в ситуации и определить, что мы будем делать в первую очередь. — Она на миг замолчала. — Сегодня вы показали, что нам не стоит перестраивать трибуны по-старому. Вы показали нам, что людям нравится свежая и необычная обстановка. Нам нужно построить веселые трибуны.
Я слушал ее с благоговением. Неужели ей восемьдесят четыре года? Или восемьдесят пять? Маленькая, в чем душа держится, мыслит четко и жестко, старушка с хваткой финансового магната.
— Вы придете на Совет? — спросила она не совсем уверенно.
— Думаю, да.
— А миссис Фаулдз?
Я холодно посмотрел на нее:
— Она сказала, вы узнали ее.
— Да. Что она вам рассказала?
— Не очень много. Главным образом говорила о том, что, если ипподром станет приносить доход, будет процветать, она не станет настаивать на продаже земли.
— Прекрасно. — Марджори явно обрадовалась, но об этом можно было судить только по чуть заметному движению ее скул.
— Не думаю, чтобы она горела желанием посидеть на Совете, — прибавил я. — Она прочитала в газетах о семейных раздорах, этого достаточно. Она просто хотела узнать, как тут дела.
— Газеты! — Марджори покачала головой, одно только это слово вызывало у нее отвращение. — Не знаю, как они могли разнюхать о наших разногласиях. Чего только они не писали, страшно подумать. Нам больше нельзя допускать таких скандалов. И еще важнее не допустить новых выходок Кита.
— Так, может быть, — осторожно предложил я, — лучше, пусть себе все идет своим чередом…
— Ну что вы, — не дала она мне закончить, — что вы говорите, а семейная честь…
Старинная, вековечная дилемма никуда не девалась — с их точки зрения, ей не было решения.
Скачки закончились, и толпы устремились с ипподрома, оставляя после себя тонны мусора. Опустел большой шатер. Рестораторы сложили свои столы и стулья и разъехались. Солнце склонялось к горизонту, землю окутывало желтое марево, и мы с Генри, Оливером и Роджером сидели на перевернутых пластиковых ящиках из-под бутылок, наслаждаясь тишиной покинутого пьющей публикой бара для членов клуба и холодным пивом из банок, и, лениво ворочая языками, подводили итоги многотрудному дню.
Пятеро мальчишек носились поблизости.