Я похоронил себя как ученого - а ведь когда-то наука составляла смысл моего существования... Знаешь, когда-то, совсем, в общем-то, мальчишкой, я совершил открытие. Большое, очень большое, таким мог бы гордиться любой ученый. И оно не осталось непризнанным.
Наоборот. Мне присвоили ученую степень, под мою работу специально открыли целый отдел в серьезном отраслевом институте. И что? Сначала моя тема сама собой отодвинулась на второй план, потом ее и вовсе закрыли. Я ушел из начальников отдела, потом и вовсе перешел в отдел технической информации. Вместо того чтобы давать собственные работы, переводил и реферировал то, что наработали другие.
Он еще долго говорил - об отце, о Нюточке... Таня молча слушала его. Павел поставил на стол чашки, разлил безнадежно остывший кофе и только тогда обратил внимание на свой костюм.
- Прости, - смущенно сказал он, плотней запахиваясь в плед.
- Да за что прости-то?! - Таня рассмеялась, и сразу стало легко, хорошо.
- Пойду, натяну чего-нибудь. - Он направился к дверям. .
- По-моему, тебе так очень идет, - сказала Таня. Павел рассмеялся, но из кухни вышел, а вернулся в белой рубашке и черных спортивных брюках. - Хочешь, покажу кое-что? - спросил он. - Пойдем. И повел ее в детскую, включил свет, показал на стену.
- Знаешь, кто это?
Чуть выцветший календарь за восьмидесятый год. Соблазнительно улыбающаяся актриса Татьяна Ларина.
- Знаю, - после некоторой паузы выговорила Таня.
- Не знаешь, - сказал Павел. - Это наша тетя мама. Без песен тети мамы мы до сих пор не засыпаем. И уже пять лет ждем, когда же она, наконец, вернется к нам.
Таня прерывисто вздохнула и крепко обняла Павла.
- Так не бывает, - прошептала она.
- Теперь ты поняла, что у тебя нет выбора?
Организационно все получилось несложно. Наутро после их первой ночи Павел быстренько отметился в институте и примчался домой. Потом, они вместе поехали к Рафаловичу, разбудили его (Викуля, слава Богу, уже была им отправлена восвояси) и втроем молча и расторопно собрали Танины вещи. Потом Рафалович достал пухлый бумажник и отсчитал пятьсот пятьдесят рублей.
- Не надо! - хором сказали Таня и Павел.
- А мне таких подарков не надо! - пряча глаза, сказал Рафалович. - Я покупаю Танину мебель, причем покупаю выгодно. В магазине мне это обошлось бы сотни на две дороже в кассу и столько же на лапу. Имею свой гешефт с общей беды!
Он схватил со стола початую бутылку коньяка и приложился к горлышку. Таня и Павел переглянулись. Рафалович поставил бутылку, подхватил сумку и чемодан и выволок в прихожую, где его обгавкал Бэрримор.
- Спасибо, что зашли, голубочки! - криво улыбаясь, сказал он. - Проверьте на дорожку, все ли взяли. Не забудьте песика забрать, а ключики отдать. Ну, доведется бывать в наших краях - заглядывайте!
Таня открыла входную дверь, Павел взялся за чемоданы.
- Ребята, - совсем другим тоном вдруг сказал Рафалович. - Спасибо вам. Спасибо, что есть такие, как вы. Вряд ли мы теперь будем встречаться часто. Но помните - если что, я за вас кому угодно глотку разорву.
- Ой, Ленька, только не надо никому глотки рвать! Павел поставил чемоданы и крепко обнял Леню.
- Не забывай меня, Поль. Ты позволишь?
Павел кивнул. Леня подошел к Тане и поцеловал ее.
- Спасибо тебе. Не поминай лихом. Пусть у вас все хорошо будет.
- И у тебя.
Они медленно и молча спустились по лестнице. Возле почтового ящика Павел остановился.
- Ты что? - спросила Таня.
- Деньги его хочу опустить.
- Не надо. Считай, что это мое приданое!
- Ол райт! - Павел положил деньги в карман. А потом Павел взял отгулы до пятнадцатого, и наступил полный кайф. Днем и ночью.
Даже вечера, когда Тане приходилось работать, были великолепны - ведь в зале сидел он, ее единственный, и предупрежденные Таней официантки безропотно обслуживали этого невыгодного посетителя, поднося ему кофе и минералку. Отработав свою программу, она, естественно, не задерживалась...
Появление Тани, Павла и Бэрримора в дачном поселке восьмого мая особого фурора не вызвало. Дачники сосредоточенно копались в грядках, стучали молотками или визжали пилами, и им не было решительно никакого дела, кто там мимо них идет по дорожке. Дмитрий Дормидонтович, завидев сына с хорошо знакомой ему женой беспутного Ваньки, удивления не выказал, помахал им с огорода рукой и только сказал- прыгавшей рядом с дедом Нюточке:
- Ну-ка, посмотри, кто там пришел? Нюточка подняла голову, вприпрыжку подскакала.к ним и бросилась на шею отцу.
- Папочка! А что ты мне привез?
- Изюмчику, как просила. Печенья. Собачку. И еще вот... - Он поставил дочку на землю и показал на Таню.
- Тетя мама! - радостно сказала Нюточка. - Ты насовсем приехала?
- А тебе как хочется?
- Насовсем, конечно. Одни мужики в доме - это так скучно!
Таня с Павлом дружно расхохотались, а Нюточка схватила Таню за руки и запрыгала, приговаривая:
- Выше! Выше!
Таня послушно поднимала руки и между делом разглядывала Нюточку. Высокая, крепенькая, черноволосая. Круглая симпатичная мордашка, перепачканная землей. Нежная кожица, чуть тронутая весенним солнышком. Бэрримор отчаянно лаял, требуя внимания и к себе.
- Ну, хватит! - сказал Павел. - Потом еще попрыгаешь. Тетя мама устала.
- А с собачкой можно поиграть? - спросила Нюточка, лукаво глядя на Таню.
- Можно. Он не кусается. Его зовут Бэрримор. Нюточка выпустила Танины, руки, подхватила извивающегося Бэрримора и помчалась на огород, громко вопя:
- Деда! Деда! Тетя мама Беломора привезла! К ним, вытирая руки о фартук, подошел Дмитрий Дормидонтович. Пожав руку Павлу, он остановился перед Таней и склонил голову набок.
- Ну, здравствуй, чернобурая, - сказал он. - В гости или как?
- Или как, - четко сказал Павел.
- Ну, дай Бог. - Дмитрий Дормидодгович пожал плечами и возвратился на огород.
- Ты не думай, что он не рад тебе, -поспешно сказал Павел. - Это он после болезни такой.
- Да, ты говорил... Ты покажи, где тут переодеться можно. Грядка скучает по умелым рукам.
- Давай лучше чайку сначала.
Они поднялись в аккуратный бревенчатый домик, чем-то напоминавший Дмитрия Дормидонтовича...
С дачи они вернулись втроем - Нюточка увязалась вместе с папой и Таней, которая из "тети мамы" быстро стала просто "мамой" и теперь с удовольствием пела Нюточке колыбельные.
В двадцатых числах зарядили дожди, и с дачи вернулся Дмитрий Дормидонтович. Если он и обратил внимание на перестановку и прочие реформы, начатые Таней в их прежде сугубо мужском хозяйстве, то ничем этого не показал. Сунул ноги в новые шлепанцы, рассеянно потрепал по холке сунувшегося лизаться Беломора - бывшего Бэрримора, - прошел по вычищенному ковру, облачился в подштопанный халат, покушал домашних голубцов, принял стакан с чаем, заваренным по-новому, включил телевизор с начисто протертым экраном. Будто так оно было всегда, и иначе быть не должно. И за это Таня была ему бесконечно благодарна.
Утром Павел уходил в институт, Таня отводила Нюточку в детский сад (там и ее, и Беломора начали узнавать со второго дня), днем отправлялась по магазинам, занималась хозяйством, а потом уезжала на свою работу. Слава Богу, в мае не было репетиций - старую программу решено было катать до осени. Дмитрий Дормидонтович каждый солнечный день проводил на участке, а в непогоду сидел у себя в кабинете, "читая литературу", или возился в гараже с машиной.
В первую пятницу июня Дмитрий Дормидонтович собрался везти Нюточку и Беломора на дачу - Павел, естественно, предпочел остаться с Таней, которая ехать не могла.