И мне с детальной точностью было поведано о количестве и даже качестве моих романтических увлечений, кратко определенных словом "бляди", о незаконной и также глубоко аморальной работе в качестве тренера карате и преподавателя английского, а также о некоторых высказываниях, порочащих государственные и общественные устои великого коммунистического новообразования.
- Вот почему тебе не нравится Индия, - заключил Николай Степанович.
Я залепетал нечто жалкое: дескать, больше не буду, простите дядя, ведь недаром...
- Как твой глаз?
- Что?
- Как глаз, спрашиваю!
- Чуть лучше.
- Уже хорошо. Ладно, пошли обедать.
Обедами - дешевыми, невероятно обильными и вкусными, посольская столовка славилась по праву, хотя поваров набирали из местного населения.
Уминая вторую тарелку наваристого борща, Николай Степанович доверительным шепотом продолжал отчитывать меня за беззаботность и ребячество.
- Ты думаешь, что живешь в вакууме? - вопрошал он, со свистящим звуком втягивая в рот прилипший к подбородку волнистый обрезок капусты. - Нет, брат, вакуум только в открытом космосе витает, да и то не чистого качества...
- Это да, - кивал я пришибленно.
- Вот и да. Ты думаешь, я против твоих кобелирований? Нет. А француженка эта твоя последняя... чего она преподает?
- Этику.
- Хм. Индусам этику, тебе - безнравственность... Тебе после нее никакие тренировки не нужны, она любого чемпиона замотает... М-да... Ну так вот о чем я? А немочка - Эмма, кажется? - так себе, холодненькая... Или нет?
- Да, как-то...
- Ну вот. Аккуратно, Толя, надо, ювелирно, я бы сказал... Через все эти жопы столько ребят погорело, и, кстати, если о космосе, то запомни: каждая новая жопа - это всегда как полет на Юпитер: никогда не знаешь, чем дело кончится...
- На Венеру, - осмелился внести я поправку.
- Во! Понимаешь.
После обеда, плавая в широком посольском бассейне с панамой колонизатора на голове - во избежании солнечного нокаута, Николай Степанович рассуждал далее, не глядя на меня, державшегося на воде близ него, как прилипала возле акулы.
- Я, Толя, человек естественный, - говорил он, распространяя над водной поверхностью густой аромат послеобеденного пива. - И даже скажу так: если мужика к бабам не тянет, доверия у меня к нему нет. Но ведь эти долдоны... там... - Он завел глаза к солнцу, отчего панама свалилась в воду, однако сноровисто мной была водружена обратно. - Им же нужно, твою мать, обоснование, понимаешь... Поэтому так. Оформим блядство твое как задание родины. Они как, куропаточки эти, социализму сочувствуют, ты выяснял?
- Кажется... нет, - признался я горько.
- М-да, что они понимают, бляди... Выросли там на своих апельсинах... В общем, будешь проводить разработку.
- Разработку... чего?
- Кошелок своих, дурак...
- Понятно...
- Мне непонятно, а ему понятно... Ладно, вылезаем, вода ключевая просто, недолго и инструмент застудить...
Из последующих разговоров я довольно легко уяснил смысл так называемых "разработок" и вообще своего приобщения к шпионской деятельности на территории дружественной Индии.
Важен был Николаю Ивановичу исключительно процесс, а не результат. Причем процесс оправдывал и расходы по хождению в рестораны с индусами-сослуживцами, и любые шуры-муры с университетскими моими подружками, и вообще все тяжкие.
Любые возможные недоразумения закрывались универсальной формулировкой: " В целях оперативной целесообразности..." И так далее. То есть проведено распитие спиртных напитков, куплен автомобиль, установлен сексуальный контакт, затем еще один, разбита витрина, совершен наезд на пешехода, произведены дополнительные расходы...
Главное, как я понял, больше отчетов и суеты. И тогда на твоем шпионском пути все светофоры будут сиять неизменно зеленым светом.
Впрочем, привлечение меня к шпионажу наверняка отвечало целям все той же дутой отчетности, хотя заданий "прокачать" тот или иной "объект" поступало от Николая Степановича с каждой неделей все больше и больше.
Я получал деньги на рестораны, покупку машины, подарки, возил из посольства баулы японской радиоэлектронной аппаратуры, по закону облагаемой дикими таможенными пошлинами, и в перепродажу ее как заведомо контрабандного товара, втягивал индийских военных спецов, устанавливая таким образом с ними двусмысленные контакты; также знакомил спецов, по наущению Николая Степановича, с приезжающими из Союза командированными "инженерами" - якобы как со своими друзьями, способными еще более укрепить наш противозаконный бизнес...
Индийские служащие с их худосочной зарплатой на сделки шли, как голодные щуки на блесну, а командированные "друзья-инженеры", кого отличали одинаково невыразительные физиономиии и характерный оценивающий прищур собаки породы питбуль, довершали мои коварства уже на своем, холодно-профессиональном уровне.
Как-то я заикнулся о нечистоплотности своей второй, так сказать, специальности Николаю Степановичу, на что получил следующую отповедь:
- Запомни: Индия - стратегический плацдарм. Думаешь, мы им за красивые глазки самолеты сюда гоним и бесплатные ракетоносители для спутников даем? Дружба, мир, гони сувенир, думаешь? Да тут война идет. Сейчас, сегодня. Между нами и Штатами. И не было бы советской халявы, знаешь, кто бы твоих инду°в сейчас вместо нас охмурял? Рябятки из ЦРУ! Они и так тут кругами ходят, как бесы у монастырских стен...
Аббревиатуру, составляющую название американского разведывательного ведомства, Николай Степанович, равно как и все его коллеги, неизменно произносил слитным единым звуком, похожим на плевок.
- И не исключаю, - продолжал старший товарищ, - что некоторые из твоих блядей, кстати...
- Да быть не может!
- Ох, может, Толя... Хотя... чего с тебя, раздолбая, взять... Глаз-то как?
- Почти в норме.
- Самое главное! Да... В Москву тебе надо бы съездить, двадцать пять лет скоро, хоть с матерью встретишься, отметишь...
- Николай Степанович!
- Ну?
- А с институтом как? Ведь если не восстановлюсь - привет, армия!
- Решим, - отмахивался всесильный генерал. - И с армией, и с институтом, и с приветом. То заботы мои. А пока вот... две тысячи рупий вам, молодой человек, на радости быстротекущей жизни, и вот тут подпишись...
- Сумму указывать?
- Не надо.
С кучей разнообразного сувенирного хлама я отбыл в Москву в отпуск.
Уже вовсю бушевала перестройка, чье начало я благополучно пересидел за рубежом, создавались кооперативы и устойчивые преступные группировки, появлялись в быту рядовых граждан компьютеры и видеомагнитофоны, и мое зарубежное бытие в государстве третьего мира особо престижным уже никому не казалось.
- Бросай ты эту страну факиров, иди в институт, - убеждала меня маман, - а то так и будешь вечным студентом...
Что ей ответить, я просто не знал, будущее свое соотнося с планами моего покровителя Николая Степановича.
На поддержку кого-либо иного мне просто не приходилось рассчитывать.
В силу неизвестных причин, выяснение которых я посчитал излишним и неделикатным, муж-полковник маму мою оставил, жила она теперь одна, работая референтом в английской торговой фирме, красота ее поблекла, тяготилась она вечерним своим одиночеством, а потому отпускать меня обратно категорически не желала.
Меня же, наоборот, тянуло обратно в солнечную Индию из мрачной осенней Москвы - к моей обжитой квартирке, подружкам, оставленному на служебном паркинге автомобильчику "амбассадор", университету, секции карате и привычной работе.
Кстати, благодаря в основном щедротам Николая Степановича, образовалс у меня из сэкономленных "оперативных расходов" сберегательный счет в размере тридцати пяти тысяч долларов США в солидном банке города Бангалора, и спонсировать данными средствами государство Индию я при всем уважении к нему как-то не собирался.