- Всем стоять! - мельком обернувшись на белые пятна нательных рубах, процедил я. - Иначе сломаю ему нос. Ну!
Фигуры в нерешительности замерли, поигрывая латунными бляхами.
- Пусс-ти... - шипел, пуская слюну, Харитонов.
- Отпущу, - сказал я. - Но сначала, давай-ка, попросим прощения.
- Аааа...
- Видишь, первую букву алфавита мы изучили. Будем разучивать другие буквы или уже знаешь, как построить фразу?
Я не изгалялся над ефрейтором, нет. Просто знал, что в настоящий момент чувство активной солидарности, владеющее его соратниками, постепенно подменяется всевозрастающим любопытством пассивных наблюдателей.
- Извиняюсь, блядь...
- Чего?..
- Аааа... Я нечаянно, че ты, в натуре, бэ-э-э... Извиняюсь, сказал же!
- И обещай, что больше такого не повторится.
- Не повторится, отпусти, б... больше... не буду, проехали...
- Ну вот. - Я разжал пальцы. - Конфликт, надеюсь, исчерпан.
Харитонов стремительно отпрянул в сторону, вытирая невольные слезы и осторожно ощупывая вспухший нос.
- Крутой, да? - произнес он сквозь затравленную одышку. - Да мы тут таких крутых...
- Да, сержант, - произнесла одна из рослых фигур в исподнем неодобрительно. - Широкий ты взял шаг, как бы портки не треснули, гляди...
- А вам по нраву те, кто семенить любит? Иль шестерить?
Ответа не последовало.
"Старички" в молчании разбрелись по койкам.
Первый раунд, похоже, остался за мной. Что же касается второго, я не загадывал - посмотрим.
Дверь, ведущая в коридор, затворилась, и казарма погрузилась в темень, где малиновыми точками светили сигареты "дедов", шепотом обсуждавших произошедшую стычку.
Смежив глаза, я еще долго прислушивался к их невнятному шушуканью, из которого различилась только одна отчетливая фраза, видимо, конкретно моему слуху и предназначенная:
- Думает, козел херов, лычки его спасут...
Я долго и напрасно пытался уснуть. Меня точила досада. Не мог я назвать удачным свое начало службы в конвойной роте номер шестнадцать, не мог. Действительно, а стоило ли так резко охолаживать этого мерзопакостного ефрейтора? Воспринял бы все его провокационные происки с дипломатичным юморком, "прописался" бы, выставив "старичью" литровку-другую...
Нет ведь! Характер надо проявить! А что за цена-то твоему характеру, а? Нулевая цена! А может - и даже не может, наверняка! - составляет этакая цена величину отрицательную, а потому не характер у тебя, Толя Подкопаев, а просто-таки однозначное "попадалово", и лучшее тому доказательство - твое здешнее пребывание в глубине ростовских степей, сержант, в этой вот роте, чью суть, вероятно, ефрейтор Харитонов являет собою типично, естественно и - закономерно.
Не шел сон, не шел...
Зато одолевали воспоминания. Воспоминания о событиях, кажется, и недавних, но видевшихся теперь, из этого казарменного настоящего, будто бы сном о какой-то иной, потусторонней реальности, если и существующей, то недостижимо далеко и условно, как бы на иной планете...
2.
В армию довелось угодить мне двадцати шести лет от роду - то есть в том возрасте, когда большинство военнообязанных сверстников навыки по хождению строевым шагом уже решительно утратило, за исключением разве кадровых вояк, но те обзавелись к настоящему времени погонами отнюдь не сержантскими.
Пополнить же собою вооруженные ряды защитников отечества случилось мне по причинам свойства непредсказуемого и даже, можно сказать, аварийного.
Если обратиться к истокам, то родился я в семье относительно благополучной: папа работал в советском торгпредстве в США, мама - по образованию переводчик с английского и немецкого - всю жизнь обреталась при нем, трудясь то референтом, то консультантом в том же торгпредстве.
И выпало мне, таким образом, появиться на свет и вырасти в штате Мэриленд, в городе Вашингтоне, где до двенадцати отроческих лет учился я в самой что ни на есть настоящей американской муниципальной школе, среди тех, кто по-русски не знал даже слова "здрасьте".
А потому язык предков осваивал я исключительно в кругу тесного семейного общения.
За свое американское начальное образование я должен поблагодарить мать. Это она сумела убедить каких-то ответственных дипломатических деятелей окунуть меня именно что в реальную англоязычную среду, а не отдать в посольскую учебку, завешанную коммунистическими лозунгами и портретами престарелых гангстеров из кремлевского политбюро.
Насколько понимаю, дипломатическое начальство пошло на такой шаг с известным прицелом: кто знает, может, сопляк, бойко лепечущий на английском, пригодится в дальнейшей борьбе с империализмом в качестве, допустим, шпиона-нелегала или, на худой конец, синхронного переводчика при сиятельной особе.
Матери отдаю должное: женщина она хваткая, хотя каким образом ей удалось родить советского ребенка на территории врагов социализма, а не отправиться с такой миссией на родину, как иные дипжены, - вопрос безответный.
То ли причиной тому были ссылки на состояние здоровья, то ли иные хитросплетения обстоятельств... Однако, так или иначе, мое явление миру в столице северо-американских штатов представляло собой вопиющий нонсенс, ибо я автоматически получил статус американского гражданина, что коммунистическими инстанциями рассматривалось, как факт идеологически болезненный и двусмысленный.
Я никогда не расспрашивал мать о тех мотивах, что подвигли ее произвести меня на свет Божий именно в Америке. Да и не были мне такие мотивы сколь-нибудь интересны. Скорее всего матерью руководило совершенно естественное желание родить ребенка в нормальном, оборудованном современной аппаратурой госпитале, одновременно избавив и себя, и его от многочасовых перелетов через океан, ну а что же касается моих прав в отношении американского гражданства - о том, вряд ли кто из моих родителей, хотя бы и ненароком, был способен задуматься, поскольку и отец, и мать, несмотря на свое относительно либеральное во многом мировоззрение, были коммунистами искренне заблуждавшимися, и иллюзии их система подкрепляла реальностью стабильных и приятнейших привилегий.
Привилегии семью сплачивали, довольно жестко диктуя благочинные нормы внешних семейных отношений, однако на внутреннем, то есть сугубо бытовом уровне страсти в нашей ячейке общества бушевали по полной, что называется, программе.
Со стороны, конечно, все выглядело благопристойно, даже идиллически - вот, дескать, перед вами образцовое сообщество идеологически выдержанных загранработников, однако бытовали в сообществе устойчивые и тайные пороки... Причем пороки, полагаю, основывались на принципе единства и борьбы противоположностей...
А именно: поддавал папаня. Каждодневно и непреклонно. И надо отдать должное - весьма профессионально. Никогда не теряя ни связности речи, ни безупречных манер. Категория интеллигентного алкоголизма. Чтобы до поросячьего визга - на моей памяти ни разу!
Но страсть к бутылке неотвратимо становилась единственной и всепоглощающей, а отношение к жене - подобным тому, как относится петербуржец к Эрмитажу - знает, что может, как говорится, посетить его в любой момент, и не более того...
Маман же - женщина в ту пору весьма привлекательная и живая, никоим образом не способная постичь всей прелести возлияний и похмелий - ударилась в разнообразные романчики, причем романчиком номер один явилась долговременная связь с одним ответственным чином из шпионской дипломатической иерархии, наверняка ей сильно покровительствующим.