Часто она его заставала на кровати — лежит трупом, глаза ввалились, от еды отказывается. Однажды ушел он на свое собрание, а Амалию позвал дон Атанасио: ну-ка, пойдем со мной, и привел ее на угол. Она смотрит — там сидит Тринидад, в полном одиночестве, и покуривает. Амалия долго на него смотрела, а когда он вернулся домой, спрашивает: ну, как собрание, а он: жаркие у нас с товарищами споры были. Другую завел, подумала она. Но почему ж тогда он так к ней ластится? Как пошел работать, в первую же неделю отдал Амалии всю зарплату нетронутой, давай купим что-нибудь сеньоре Росарио, надо ее умаслить, и выбрали ей флакончик духов, а потом: а тебе что купить, любовь моя? Лучше за квартиру заплатим, сказала ему Амелия, но ему непременно хотелось шикануть и чем-нибудь ее порадовать. Амалита — это она ей свое имя дала, а Ортенсия — в память одной дамы, у которой служила Амалия, ее, бедной, тоже уже на свете нет, она к ней была очень добра. Ясно, что после всего, что ты натворил, тебе надо смыться, сказал дон Фермин. Ты меня спасла, сказал ей Тринидад, говори, чего хочешь. И тогда Амалия: своди меня в кино. Картина оказалась жизненная, печальная, как будто про них снимали, и Амалия вся исстрадалась, а Тринидад ей: какая ты чувствительная, любовь моя, тебе цены нет. Тут он вспомнил про ребенка и положил ладонь ей на живот: ишь, брыкается. Сеньора Росарио прослезилась над подарком и сказала Тринидаду: ты не ведал, что творил, обними меня. В воскресенье Тринидад сказал: съездим к тетке, она тебя простит, как увидит, что ты в положении. Поехали в Лимонсильо, Тринидад вошел первым, а потом выскочила тетка с распростертыми объятьями. Она их покормила, и Амалия думала: ну вот, вроде все наладилось. Она дохаживала последние недели, Хертрудис и другие девушки из лаборатории уже шили ребеночку приданое.
В тот день, когда Тринидад исчез, Хертрудис повела Амалию к доктору. Вернулась в Миронес под вечер — его нет, на рассвете — нет, а часов в десять утра возле дома затормозило такси, вышел какой-то тип, спросил, где ему найти Амалию: мне с вами надо поговорить с глазу на глаз, и был этот тип Педро Флорес. Он посадил ее в машину, а она: что с моим мужем? — а он: его забрали. Это вы виноваты! — закричала Амалия, он же поглядел на нее как на полоумную, — это вы его опять втянули в политику! В политику? — поразился тот. Он его ни в какую политику не втягивал и втянуть не мог, потому что всегда политики сторонился, а вот по милости этого чокнутого Тринидада он может влипнуть в очень некрасивую историю. И рассказал, как было дело: они возвращались с праздника в Барранко, а когда проезжали мимо колумбийского посольства, Тринидад говорит: останови-ка на минутку, надо, мол, выйти. Надо так надо, он затормозил, думал — оправится и дальше поедем, а Тринидад вдруг как закричит: долой желтые профсоюзы! да здравствует АПРА и ее вождь Виктор Рауль! — а когда он кинулся к нему из машины, было уже поздно — налетели целой сворой. Это вы виноваты, заплакала Амалия, вы с вашей АПРА, теперь ему конец. Да что с вами, сеньора, о чем вы: ни он, Педро Флорес, ни ваш муж никогда в жизни ни в какой АПРА не состояли, и ему ли этого не знать: они с Тринидадом — двоюродные братья, родились в одном доме и выросли вместе, в квартале Виктория. Все вы врете, он родился в Пакасмайо! А тот клялся: что вы, сеньора, он уроженец Лимы, никуда из нее не выезжал, кто вам наболтал такую ерунду насчет Пакасмайо? и никогда с политикой дела не имел, правда, один раз его арестовали — то ли перепутали с кем-то, то ли еще что, это было как раз во время революции Одрии, а когда выпустили, ему вдруг взбрело в голову рассказывать всем и каждому, что он — с севера и член АПРА.
Надо вам, сеньора, сходить в префектуру, сказать, что он был пьяный и что у него вообще голова не в порядке, его освободят. С тем Педро Флорес и уехал, а она, захватив с собой сеньору Росарио, бросилась в Мирафлорес, опять же к дону Фермину. Тот позвонил куда следует и сказал: в префектуре такой не значится, приходи завтра утром, я выясню. Но утром примчался какой-то мальчишка: Тринидад Лопес — в госпитале Сан-Хуан-де-Диос. В госпитале их с сеньорой Росарио посылали туда-сюда, и наконец одна старая монашка с бородой как у мужчины вспомнила: а-а! — и тотчас стала давать Амалии советы: смирись, бедная, мужа твоего Господь прибрал, а покуда Амалия плакала, рассказала сеньоре Росарио, что его нашли на рассвете в воротах госпиталя и что умер он от кровоизлияния в мозг.
Она и поплакать по нем толком не успела, потому что на следующий же после похорон день начались у нее схватки, и тетка с сеньорой Росарио свезли ее в родовспомогательное заведение, где она на рассвете и разрешилась мертвым мальчиком — сыночком Тринидада. В больнице пробыла Амалия пять дней, делила койку с одной негритянкой, родившей близнецов и ни минуты не оставлявшей ее в покое. Трещала как заводная, а Амалия ей только: да — нет. Тетка и сеньора Росарио навещали ее ежедневно, носили передачи. А она не чувствовала ни скорби, ни горя — ничего, кроме усталости, и ела через силу, и каждое слово давалось ей с трудом. На четвертый день пришла Хертрудис: отчего ж ты не дала нам знать, инженер Каррильо мог тебя выгнать за прогул, хорошо хоть, дон Фермин в случае чего заступится. Пусть инженер делает что хочет, думала Амалия. Выйдя из больницы, отправилась она на кладбище, снести цветочков на могилку. А на могиле лежал образок от сеньоры Росарио и можно было разобрать буквы, нацарапанные палочкой по извести. Амалия ощущала слабость и пустоту во всем теле, чувствовала непонятную досаду: как заведутся деньги, надо будет плиту положить и чтобы золотом написали: «Тринидад Лопес». Она стала с ним разговаривать: отчего ж ты ушел теперь, когда все более-менее наладилось, стала упрекать его: что ж ты мне все про себя наврал, стала ему рассказывать: меня в больницу свезли, а родила я мертвенького, может, ты там с ним встретишься. Потом вернулась домой, вспоминая тот синий пиджак, про который он говорил: высший шик, — и к которому она так скверно пришила пуговицы, что они все время отрывались. А квартира-то оказалась на замке, хозяин привел старьевщика и продал ему все, что нашлось, да оставьте ж ей хоть что-нибудь в память о муже, умоляла его сеньора Росарио, но тот не послушался, а Амалия: да ничего мне не надо. У тетки в Лимонсильо места не было, она пустила квартирантов, но опять же сеньора Росарио выручила, приютила у себя, в одной из своих комнатушек, так отчего же все-таки пришлось тебе смываться из Пукальпы, спрашивает Сантьяго. Потом явилась Хертрудис: ты почему на работу не выходишь? Они тебя долго ждать не станут. Но Амалия: никогда в лабораторию не вернусь, так она Хертрудис и сказала. А чем же ты жить-то станешь? Что будешь делать? А ничего не буду, останусь у вас, пока не выкинете. Глупенькая, сказала ей сеньора Росарио, никогда я тебя не выкину. А почему ж ты не хочешь в лабораторию в свою? Сама не знаю, только не хочу — и все, и сказано это было с такой яростью, что Хертрудис Лама примолкла и больше не спрашивала ни о чем. Да, жуткая история, ниньо, вышла у меня с грузовиком, надо было сматываться по-скорому, мне и вспоминать про это не хочется. Сеньора Росарио чуть не силой заставляла ее есть, давала всякого рода добрые советы, старалась отвлечь. Спать ее клали между Селестой и самой младшей из дочек сеньоры Росарио — Хесус, и та жаловалась матери, что Амалия всю ночь разговаривает с Тринидадом и своим мертворожденным мальчиком.