Если бы он совсем не знал Нину, то было бы понятно, что она врет. Или просто так играет, забавляется. Но на Нину это не похоже. Ей нужно быть «бьюти и прити». Всегда. Поэтому врать, да так… Чтобы тебя взяли за задницу?.. Нет, это не в ее стиле. Не может быть!
«Бьюти и прити» — личное выражение Сэма, он произносит его с особенным, специфическим акцентом. Это выражение характеризует человека, для которого состояние его ногтей, например, важнее третьей мировой войны. И не дай бог кто-то заметит, что с его ногтем на правом безымянном пальце ноги что-то не так! Он непременно умрет от пережитого стресса.
У Нины, впрочем, особая форма «бьюти и прити». Ногти у нее тоже должны быть идеальными. Это факт. Но если с ними — с этими ногтями — что-то и случится, Нина убиваться не будет. Она улыбнется и скажет: «Только уменя могтак сломаться ноготь!» или «Как я обожаю свои заусенцы!» И не с ужасом, а с восторгом.
Но, как бы там ни было, глупо так безбожно подставляться и врать. Ведь Сэм может легко ее подловить и вывести на чистую воду. Это же такой удар по реноме! Скандал! «Нина лгунья и фантазерша!» Неужели эта властная победительница, которая «его трахает», может так подставиться?! В это верится с большим трудом.
— И сегодняшний день, — ответила Нина. — Он тоже там есть. В моей книге…
Она сказала это так, словно сделала Сэму одолжение. Протяжно, нараспев, но без удовольствия. Абсолютная уверенность…
— Нина, ты это серьезно? — Сэм чуть не прыснул со смеху. — Ты в своем уме?!
Нина посмотрела на Сэма, как на полное ничтожество.
— Сегодня мы пойдем в твою студию. Впрочем, не в твою. Это студия Клорис. Кстати, вопреки твоим опасениям, Клорис будет рада нашему знакомству. А вот твой друг — Раймонд — станет бледным, как полотно. Все закончится скандалом. Так будет сегодня.
У Сэма закружилась голова. Он с трудом взял себя в руки. Откуда она может все это знать?! Про Клорис он ей не рассказывал. Или рассказывал?.. Нет, Сэм никогда не говорит девушкам, что его театральный режиссер — женщина. Это принцип. Про Раймонда?.. Что он друг Сэма?
Ну, положим, она уже знала про нашу студию. Просто не призналась в этом. Тогда все встает на свои места — Клорис, Раймонд. Но откуда она знает, как он будет выглядеть?! И про скандал?! Впрочем, про скандал и про то, как он будет выглядеть — это она могла и придумать. Это неизвестно.
Но ведь станет известно?! Рассчитывает на совпадение?! Или действительно все, о чем она говорит, — правда?.. Ее книга… Эти истории об Учителе, медитативных путешествиях. О том, что в детстве ее вывезли из России, потому что на ней лежит какое-то страшное проклятье, связанное с этой страной…
— И по поводу секса, — Нина, словно ждала этой растерянности Сэма, словно специально ее добивалась. — Да, я кончаю во время секса. Что с того? Просто это не приносит мне никакого чувства удовлетворения. Когда мужчина начинает меня трогать, я вылетаю из тела и наблюдаю за этим со стороны.
Мое тело занимается сексом — ему это нужно. Но я — нет. Я нахожусь сверху, и вижу все сверху. Это как порнофильм. Самый красивый порнофильм. Я в нем прекрасна… Но это низшие энергии. Они убивают. Это для низших существ.
Секс в медитации — это другое. Когда ты выходишь из тела, и только в этот момент к тебе присоединяется другой. Ко мне приходит мой Учитель, и я наслаждаюсь Им. У духа нет пола. Это чистый обмен энергиями, никто ни у кого ничего не крадет.
Нина говорила это так — с такой силой, с такой убежденностью в голосе, что Сэм вдруг почувствовал себя ничтожеством. Ничтожеством, которое на протяжении суток что-то из себя выжимало, пыжилось, старалось, а за ним просто наблюдали. На него смотрели, как на вещь, как на игрушку, предназначенную для достижения физиологической разрядки.
И при этом он был как на экзамене, сдавал строгому судье нормативы. Она получала удовольствие, но не удовлетворение. Она утверждала над ним собственное превосходство и ненавидела. Она кончала, но не растворялась в оргазме. Она его сделала.
Сэм это так не оставит. За ним ответный ход.
— Не может быть! Она — русская? — Гаптен недоуменно посмотрел на Андрея.
— Я не ослышался?
— Выходит, что да, — пожал плечами Андрей. — Странное, конечно, совпадение…
Меня же интересовал совсем другой вопроса
— Но вы поняли, о каком проклятье, связанном с Россией, шла речь?
Гаптен и Андрей ответили хором:
— Нет.
— Послушайте, а где Данила? — Андреи повернулся на кресле и осмотрелся.
— Действительно, нет, — подтвердил Гаптен. — Странно. Мы тут об этой девушке столько всею нового узнали, а его нет…
Что-то внутри меня дрогнуло. Я вскочил с места и бросился искать Данилу. Первым делом я побежал в наши гостевые комнаты, потом в буфетную, в спортзал, в библиотеку. Данилы нигде не было. У меня началась паника. Я, как полоумный, мчался по длинным коридорам аналитического центра Гаптена…
— Данилу не видели? — спрашивал я, останавливая сотрудников, заглядывая в комнаты и кабинеты. — Данилу не видели?! Видели?! Давно?..
Судя по всему, мы были последними, кто видел Данилу в бункере. Никто из сотрудников аналитического центра не дал мне никакой обнадеживающей информации.
Я наткнулся на Андрея с Гаптеном в одном из коридоров, недалеко от аппаратной внешней защиты.
— Анхель, ты только не волнуйся, ладно? — попросил Гаптен, и по его тону я понял, что никаких хороших новостей для меня у них нет. — Пойдем. Я тебе покажу…
Мы вошли в аппаратную внешней защиты, где находились два человека и много мониторов. Здесь ведется видеонаблюдение за внешним контуром. Бункер расположен на территории бывшего военного полигона и огорожен бетонным забором. Вся местность вокруг забора просматривается круглосуточно. Гаптен попросил прокрутить пленку.
На пленке Данила. Он уже за пределами территории. Бежит прочь по бетонной дороге в направлении шоссе. Сотрудники внешней защиты заметили Данилу, но никто из них не подумал, что это несанкционированный и ни с кем не согласованный выход. Им и в голову это не пришло. Они, конечно, удивились, но тревогу бить не стали.
— Господи, ну куда ты, Данила? Куда?! — кричал я, глядя на монитор.
— В Нью-Йорк, — озабоченно сказал Гаптен.
— Нужно его задержать и вернуть! — воскликнул я.
Мне это казалось логичным. Ведь если человек не в себе, то его берут под опеку и защищают. А Данила не в себе. Теперь это совершенно очевидно. И он, конечно, не виноват. Нина виновата. Но что уж теперь поделать? Нужно, значит, охранять его от него самого.
Андрей высказался на этот счет просто:
— Анхель, но это ведь его право… Мы не можем.
Меня это потрясло. Меня потрясло то, что я додумался до захвата, до ареста собственного друга. А, казалось бы, логичный и прагматичный, Андрей проявил такое… Не знаю, что это, сказать — благородство, великодушие? Нет, неправильно. Понимание и доверие. Еще, может быть, уважение. Мне стало стыдно.
— Да не страшно, — сказал вдруг Гаптен… — Я поставил задачу. Его будут охранять. Как президента. Волос с головы не упадет. Боюсь я Темных. Чувствуется, они сейчас ничем не погнушаются… А до Нью-Йорка Данила все равно не доберется. Виза нужна американская, билет надо купить. Нет, никак не успеет. Никаких шансов.
— Ой ли, — Андрей озабоченно покачал головой.
На душе неспокойно. Мы вернулись в помещение центрального узла — туда, где обычно просматриваем информацию. Но связь с Нью-Йорком пока так и не установили. Мы постояли, посмотрели на серые глаза экранов.
— В Нью-Йорке сейчас утро, — сказал Гаптен.