— Ты в своем уме? Ginger уже скрутила папироску и сует нам. Подруга садится за компьютер, зависает перед экраном. Прыгаю в постель к Ginger. Она капризничает — Тебя не хочу. Хочу подругу. — Затягивайся быстрее. У нее великолепные, разъебанные дыры и сильное, властное тело. Подлезаю под него и тут же отъезжаю. Я ебу ее среди ночи, ах, нет, это она ебет меня, это ее подруга ебет меня, это они обе ебут меня, это я ебу их обеих, я дрочу их, они лижут меня… они пьют меня до дна. Это я пью их… Это я ору… они орут… это соседи орут…
— В прошлый раз у них же покупала, кое как в себя пришла, — признается Ginger. До вечера лежим в постели, боясь пошевелиться, смотрим Ларс фон Триера.
У тебя опять проблемы.
— Ложись ко мне на живот, да, лицом книзу, к ногам. Двигайся ближе. Ну конечно, так и есть. Чуть выпала кишочка.
Осторожно трогаю геморрой, сначала пальчиком, потом сосу.
— Увеличивается, когда на унитазе, сделай то же самое, я хочу видеть! Вот так, еще, тужься:
Вызываю врача, сижу на кухне. Сейчас ты наклоняешься вперед, и он раздвигает твои ягодицы, точь в точь, как час назад делала я. Черт возьми, отчего в комнате поразительная тишина, почему он так долго рассматривает тебя?! У него, наверное, уже встал хуй, и вы ебетесь. Сейчас ворвусь и… и… не знаю, что сделаю! Это моя дырка, ты, ублюдок!
ЭТО МОЯ
ЛЮБИМАЯ ДЫРКА
Я РЕВНУЮ ЕЕ
ДАЖЕ К УНИТАЗУ
Мне нравятся мексиканцы и черные — cплошь запахи, грязь и мат. Белый человек рядом с ними не угадывается. Сан Франциско — сексуальный город. Похожий на вечно страждущих сучку или кобеля. Его тело влажно. У самой влажной женщины нет такого тела. Хорошо бы выебать этот дивный город. Босыми ногами, словно из ванной в постель идти по Richmondу, тереться клитором о туманный Twin Peaks, измочалить вагину в кровь узкими перилами Bay Bridge. На ступеньках St. Mary Assumption публично вылизать себя. Притянуть все фаллосы внутрь. Упасть, как никто не падал до меня. И заплатить за это неслыханную цену.
Дела мои настолько плохи, что я впадаю в песпамятство. Я стяжала себе дурную славу, и вместо гордых слов о любви потоки блевотины изливаются на простодушных подруг моих.
Чего уж тут говорить?!
— Я стану другой, немного терпения, у нас столько еще впереди! — ползаю на коленях и скулю.
ТЕБЕ ВСЕ
ОСТОЧЕРТЕЛО
И ТЫ НАКОНЕЦ
ОЗВУЧИВАЕШЬ
После зыбких инфернальных путешествий возвращаюсь в гостиницу, и филиппинка Соня радуется при встрече. Я самая стойкая из всех белых. Она не знает, что я ничем не отличаюсь от жильцов ее дома. Я не пью вот уже 6 лет, и я чемпион среди них. Чемпионам полагается машина, а для быстрого реагирования мобильник. Все это у меня есть. Но я, также как и они, больше всего на свете мечтаю напиться. Также, как и они, стою в очередь за лифтом и жду призрачный автобус. Ко мне тоже никто не приезжает, хоть я и рассказываю о гостях. И даже, если все волосы выпадут у меня от отчаяния, я все-равно останусь одна, сама с собою — с самым любимым и опасным из моих врагов. В воскресенье меня сожгут в прекрасном крематории с большим и удобным паркингом на улице Sutter, на деньги, выделенные из городского бюджета. Правда, у меня нет Green card. Я нервничаю, достаточно ли Driver license B9593243 и номера Social security, который под страхом смерти запретили кому-либо говорить. Поэтому я молчу.
ТОРЖЕСТВО БОЛИ
— Ты можешь умереть
в любую минуту
избавить тебя
от БОЛИ?!
— НЕТ
что ты
ни
в коем
случае!
Мы скрестили хуи
как шпаги
И поклялисьв вечной БОЛИ
друг другу
Мы преданы БОЛИ
В ней как в зеркале
из оникса
Кривляется
маленькая истина
В конце концов
мы только солдаты
нас учили делать БОЛЬНО
Мы хорошие ученики
давно переросшие своих учителей
Нас боятся и для этого есть все основания
Говоришь во сне
безопасней
но это неправда
Я видела тебя там вчера
Ты торжествовала над моей растерзанной
испоганенной тушкой
поедая мясо и швыряя мои кости на игральную доску
УЧИТЕСЬ ПЛАВАТЬ
Меня разбудил телефонный звонок среди ночи. Незнакомый мужской голос просто сказал: «приходи». По дороге я заглянула в маленький цветочный магазин. Сказала, что иду на похороны. Молоденькая продавщица обрадовалась и подала красивый букет из шести желтых нераспустившихся хризантем, по краю прикрытых ажурным и зеленым: "Я его еще с вечера уложила, а как увидела, что классно получилось, подумала, вот здорово, если кто умрет. Нет, денег не надо. Это подарок. Да вы берите, не стесняйтесь, приходите еще, если что", — она улыбалась и толкала мне в руку цветы.
Я разволновалась, уже подходя к дому. Вот сейчас сразу налево, первый подъезд. Сухой шелест лифта, восьмой этаж. Красная дверь, глазок вылез, стеклышко выбито в нем. Я не то чтобы тебя мертвую боялась увидеть, я себя боялась и враз устыдилась, вспомнив, что после телефонного звонка долго сидела, не шелохнувшись, недоступная ни звуку, ни свету, ни голосам за перегородкой, а потом сорвалась, побежала в магазин, букет сжала так, что пальцы побелели в судороге, вся в белом, плащ, чулки, туфли, белое лицо, волосы, вспомнила, трусы и те белые. Господи, сколько раз я себя в эту минуту воочию представляла и собой любовалась. Я вся в черном, изысканном, неотразимом, серо-голубые глаза в тот момент становились непременно черными, от слез ли, или черт знает от чего еще, черные круги под ними, черное небо, черные цветы, черный дьявольский парфюм.
Я рванула дверь подъезда. Лифт был где-то на верхних этажах. Неприметная ветхая старушонка показалась в лестничном проеме, прошаркала вниз, на площадке оглянулась, с жалостью, чуть ли не заискивающе посмотрела на меня: "Невеста, жених-то взял, да и сплыл, опоздала, девонька".
— Вы оттуда? — спросила я шепотом, так что и голос свой не узнала, — много народу?
— Ой, милая, много, не протолкнешься.
— А когда выносить будут?
— Что выносить-то? Гроб что ли? Так его то вынесут, то занесут обратно, все погода им не та, который день покою от них нет. А ты не жди, милая, подымайся пешком, в лифте сейчас двое корячатся, гроб на попа поставили и застряли. Крышку наперед забили, вот и не проходит.
— А цветов много? — растерянно спросила я.
— Цветов-то? Не видела. Твои, пожалуй, первые будут. Красивые. Всяк такие пожелал бы себе. Ну ладно, пошла я, да и ты иди, увидимся еще.
Я постояла с минуту, прислушиваясь к невнятным голосам наверху, и стала подниматься. Сердце бешено стучало, ноги едва слушались. Словно во сне я превозмогла четыре пролета и чуть не наступила на сидящую на ступеньках маленькую согбенную фигурку девочки, почти ребенка. Она, почувствовав мой взгляд, оторвала лицо от ладошек. Глазки, малиновый распухший ротик, словно кровоточащая ранка, щечки — все это очаровательной свежестью смотрело на меня.
— Кругом так хорошо, — она повела заплаканным личиком по серым грязным стенам, — в этом углу мы с ней обжимались. Каждый раз, как встречались. Вообще-то мы во всех углах с ней обжимались, — она замолчала.
— Т-а-а-к, — я с трудом овладела собой, — она тебе в матери годилась!
— Я и обжималась с ней, как с матерью, с моей-то не очень пообжимаешься. Вы, к примеру, со своей много ли обжимались? Вот то-то и оно. Так, стало быть, поймете меня! — она свернулась и тихо-тихо засмеялась.
Я осторожно обошла ее стала подниматься выше.