Клянчить у Сальваторе денег взаймы, у Джо клянчить отсрочки платы за квартиру. Он не произносит ни слова, ждет, когда Сальваторе угомонится, и слушает, как дождь стучит по мостовой. Дорожка была слишком твердая, думает он, снова проигрывая в памяти забег. Картинка получается пестрая: скаковой круг зеленый, лошади все гнедые, жокеи в разноцветных костюмах. Он выключает картинку как раз перед тем, как Придворный Шут сходит на пятом круге с дистанции.
Фрэнки сует руку в карман брюк, вытаскивает расписку от Лена Букмекера и бросает ее на стойку. Он выворачивает подкладку наружу, вываливает содержимое на ладонь и складывает кучкой около смятой квитанции. Из пыли и табачных крошек выкатывается полкроны.
Иди домой, приятель, говорит Сальваторе, услышав позвякивание одинокой монеты. Он возвращает деньги отцу и вытирает стойку краем фартука.
Дело было верное, Сал, говорит Фрэнки, убирая в карман полкроны.
Да верное, верное. Чао, Фрэнки.
Фрэнки пристально глядит на Сальваторе, разворачивается и медленно идет прочь из бара.
Фрэнки –иль капелло! кричит Сальваторе, показывая на шляпу на стойке. Фрэнки его не слушает. Он петляет между кабинками, но не к выходу, а к узкой двери с табличкой «Служебное помещение», за которой лестница в его старый дом, старую жизнь, – там теперь кабинет Джо Медоры. Он хочет лично убедиться, что Джо не желает его видеть. Сальваторе поглаживает мягкий фетр шляпы и взглядом следит по потолку за шагами Фрэнки.
* * *
Калитка в наш двор заперта, и, чтобы добраться до задней двери, надо перелезть через ограду и спрыгнуть вниз. Те, кто в курсе, используют в качестве упора крышу сарая. Ставишь ногу на перекладину, хватаешься одной рукой за подбой крыши, потом другой и прыгаешь вниз. У Фрэн есть другой способ: она раздвигает доски забора на задах дома номер четыре и перекидывает ногу через низкую проволочную ограду между нашим задним двором и домом Рили. Фрэн видит дым, выползающий из-под двери кухни, и в изумлении замирает.
На улице суета и крики. Мальчики Джексоны по приказу матери прыгают с крыши нашего сарая. Они сталкивают Фрэн с дорожки. Мартино ныряет за ними, царапает ладони об обломанный край шифера и с грохотом приземляется на колени. Он отталкивает мальчиков и напирает плечом на горячую дверь кухни.
Мама с улицы слышит, как горит в огне ее дитя.
В кухне густая завеса дыма. От внезапного притока воздуха пожар разгорается еще пуще. Пламя вьется огненной рекой по полу; оно пожирает клеенку, стол, лижет одеяла в моей колыбели. Мальчики, зажав лица руками, судорожно мечутся, натыкаются на стулья и визжат, как чертенята, изгнанные из ада. Все горит, горит, горит – и тут огромная рука Мартино поднимает меня и вытаскивает на свет божий.
Когда приезжают пожарники, мы все уже в переулке, калитка во двор распахнута, и мальчики Джексоны чувствуют себя героями дня. Они треплют друг друга по плечу, стряхивают с одежды пепел, бурно размахивают руками и рассказывают друзьям, каково было там, в огне, показывают на языки пламени, рвущиеся из окна. Мартино, обхватив руками колени, прерывисто дышит. Поглядывает из-под закрывающей поллица челки на маму. Она стоит под проливным дождем, устремив взгляд к небесам; на меня даже не смотрит. Просто держит меня, обгорелый комочек, будто я свалилась ей на руки с неба. Мама убеждена, что я мертва. Когда подходит санитар, она бросает меня в его красное одеяло, как охапку дров.
Позже, раздевая Фрэн в гостевой спальне Карлотты, мама находит у нее два окурка и пустой спичечный коробок. И ее душу заливает черная горечь.
трут
С моей правой рукой все нормально.
Она пострадала мало, пальцы в полном порядке – в том смысле, что они на месте, шевелятся, сгибаются и могут показать что-то случайным незнакомцам, которые останавливают машину и, опустив стекло, спрашивают дорогу.
А вот левая… Те, кто меня не знает, изумленно пялятся, увидев ее. Отводят взгляд, а потом смотрят искоса на мое лицо – ищут следы и на нем. На лице тоже есть шрамы: их можно разглядеть, если приблизиться. Только немногим удается это сделать: моя вытянутая левая рука их останавливает.
Пальцы я потеряла. У месячного младенца ручка крохотная, но она – само совершенство. Умеет сжиматься в кулак, умеет растопыриться, а когда горит, ее нежная кожа вспыхивает мгновенно, как бензин, а кости – трут, легкая добыча пламени.
Мне она кажется произведением искусства: белым бутоном тюльпана под дождем, мраморной статуэткой святого, церковной свечой, чьи слезы стекают на подсвечник запястья.
Я возвращаюсь в прошлое и пытаюсь воссоздать всю картину. Наверняка в этом был некий Промысел. Вот Лен-Букмекер и его Синдикат (скоро, очень скоро мой кулак станет подобием его). А вот мама под дождем, опустошенная и потерянная; за ней – Мартино, вцепившийся в Жестянку, как Валтасар в драгоценный сосуд. И я думаю об отце, который стоит в этот миг в какой-то комнате на другом конце города: он ничего не знает. Он забыл обо всем: отец всегда ставит больше, чем может заплатить.
три
В комнате над «Лунным светом» сидит за своим столом Джо Медора. Он занят и пропускает мимо ушей глухие удары шагов по ступенькам. Но Илья Поляк, стоящий у окна за спиной Джо, вздрагивает и прислушивается. Фрэнки стучит в дверь, приоткрывает ее, просовывает в щель голову. Он собирается заговорить, но, увидев склоненную голову Джо, услышав поскрипывание пера, заметив дымок, вьющийся кольцами от его сигары, отступает. Фрэнки смотрит на Илью и растерянно замирает в дверном проеме. Левая рука на латунной ручке, правая упирается в косяк, и та и другая вспотели. Он втайне надеется, что Сальваторе пошел за ним следом, но снизу лишь доносится приглушенная музыка, да рука Джо ползет по листу бумаги. Фрэнки оглушает его собственное дыхание.
Он отпускает ручку двери, и тишину прорезает скрип пружины. Фрэнки входит. Джо Медора подымает голову и снова утыкается в бумаги на столе. Хорошо хоть не велел Фрэнки убираться, не дал Илье Поляку знак выдворить его из кабинета. Фрэнки оценивает ситуацию и решает ждать.
Дождь стучит по стеклу. Ставень на ветру бьется о стену. Глухой удар – тишина – снова удар. Где-то далеко в городе низко подвывает пожарная машина. Если бы Фрэнки прислушался, он бы ее услышал, но Фрэнки смотрит во все глаза на свою старую берлогу, превратившуюся во владение Медоры.
Квадратного стола с зеленым сукном больше нет, так же как и виниловых стульев. Зато напротив двери появился мягкий диван, красный, с пуговицами, а рядом стеклянный столик, на котором веером разложены «Плейбой» и грязно-розовая «Спортивная жизнь». Взгляд Фрэнки скользит по столу Джо в углу комнаты, падает на одинокий стул с высокой спинкой, стоящий у стены (на него можно было и присесть, если бы предложили, дать отдых отекшим ногам), и утыкается в портрет Персиммона в золоченой раме, прямо над головой Медоры. Фрэнки впивается глазами в Персиммона, а тот глядит на него. В этой дуэли побеждает Персиммон.
* * *
Я присмотрю за детьми, миссис, а вы уж идите.
Элис Джексон все подталкивает маму к карете «Скорой помощи», но та упирается, боится того, что может там увидеть. Селеста перехватывает поудобнее Люку, сидящую у нее на бедре, ловит многозначительный взгляд Элис Джексон. Она смахивает капли дождя с головы Люки и вступает на пятачок, который толпа оставила вокруг мамы.
Мама, мы можем пойти ненадолго к Джексонам, говорит она, надеясь, что та ответит: нет, вы все пойдете со мной. Но мама ее не слышит.