V
Как-то вечером, когда он вошел в землянку, все углы комнатки были наполнены волосами цвета воронова крыла, а Микаина стояла на коленях под шатром своих расплетенных и расчесанных кос, протянув сложенные руки к висевшему на стене деревянному ключу.
– В сложенных ладонях – забытые нами слова.
Не успела она это произнести, как он окончательно узнал ее волосы. Она поднесла к его уху сомкнутые раковиной ладони, и он услышал из них фразы на греческом, кельтские стихи и синагогальное пение.
Разомкнув ее ладони, он увидел в них поющую морскую раковину. Он прикоснулся своей горячей кожей к ее прохладным пальцам и уже не мог от нее оторваться.
– Cras, eras, semper eras… – шептала она, умоляя его научить ее одеваться в мужскую одежду. Они раздели друг друга и снова одели, он ее – в свою мужскую одежду, а она его – в свою женскую. Потом она закинула его ноги к себе на плечи и уткнулась лицом в его живот.
«Всякое может случиться, пока несешь кусок ко рту», – вспомнил Аркадий, вытягивая губами из ее сосков две крошечные пробочки, подобные зернам песка. Так он понял, что она давно не знала любви. Он упал на нее, и Микаина почувствовала, как растет и дышит у нее под сердцем продолжение его тела. Он выбросил семя, напоенное маслинами и вином, и произнес, опрокинувшись на спину:
– Вечная и грязная душа поглощает тело.
Она окинула его взглядом. На животе у него белела большая влажная форель с раздутыми жабрами.
– Что есть душа? – спросил он.
– Ты слышал о лабиринте на острове Крит? Душа и тело – лабиринт, – тихо ответила она, – ибо и у лабиринта есть душа и тело. Тело – это стены лабиринта, а душа – дорожки, ведущие или не ведущие к центру. Войти – значит родиться, выйти – умереть. Когда стены рухнут, остаются только дорожки, ведущие или не ведущие к центру…
Они умолкли, лежа под деревянным ключом. В мыслях Аркадий удалился от нее на 1356 морских миль. Он купался у острова Патмос с юношей, чьи волосы напоминали белые перья.
– Так ты и есть та самая дьяволица с парома? – наконец произнес он. – Говорят, такие, как ты, видят во сне будущее. Что такое будущее?
– Cras, cras, semper cras, – услышал он в ответ.
Микаина долго не отвечала на его вопросы о пророческих снах и о будущем. Ее ответы звучали загадочно, как, например: «Пойди и прислушайся, что доносится из моей клетки».
Это его смешило: ведь клетка была пуста. Но время от времени действительно из нее доносились то вопли, то смех, смешивающийся со звоном железа, то любовные стоны, вой ветра или шум воды. В этих звуках не было, однако, ответа на его вопрос о будущем. Наконец Микаина произнесла следующее:
– На дне каждого сна, глубоко-глубоко, прячется смерть того, кому он приснился. Вот потому-то мы, едва проснувшись, забываем самые глубокие сны. Ибо и прошлое человека, и его будущее живут только в тайнах. Во всем остальном они мертвы. Наше будущее – неизвестный нам чужой язык. Будущее – огромный континент, который нам предстоит открыть. Может быть, Атлантида. Там не имеют хождения наши монеты. И наши взгляды там не имеют цены. Будущее видит нас, когда мы смеемся или плачем. Иначе оно нас не узнает… Но не забудь: если я вижу будущее, это не значит, что я его строю! Скажу тебе по секрету, будущее не менее противно, чем прошлое, и, хотя я постоянно с ним общаюсь, я не всегда на его стороне… Сказано: «Горе живущим на земле и на море! Потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что не много ему остается времени»[11] .
– Так сегодняшняя ночь – твоя? – догадался Аркадий, вдруг перестав слышать, что говорит Микаина.
VI
На другой день он достал свои игральные кости и начал их бросать. Микаина не угадала ни одного числа и не выиграла ни одного кона. В утешение он подарил ей большое бронзовое кольцо с самым красивым из своих ключей. Она надела его на шею и принялась за шитье.
Не переставая шить, она наставляла его:
– Если хочешь быть ясновидящим, смотри не только свои мужские сны. Кто хочет получить ключ к будущему, должен научиться видеть сны и женские, и мужские. Научись также видеть разницу между ними.
– Какие бывают женские сны? – спрашивал он.
– Думаю, это тебе неинтересно. Твое дело – мастерить и ковать ключи или монеты, чей век длится до завтра или до воцарения нового императора. Лучше я тебя научу другому. Тебе необязательно самому видеть будущее. Не стоит ради этого втирать в глаза отвары укропа, петрушки и других трав. Что будет завтра, ты прочтешь в чужом сне.
– Cras, eras, semper eras, – повторял он. – Сон, как и будущее другого человека, можно похитить и украсть. Я тебя научу воровать чужие сны. Даже мои, если захочешь. Сны следует красть во время болезни, и лучше всего, если нездоров и вор, и тот, кого обворовывают. Сядь подле спящего и жди, пока его сон наберет силу. Тут сразу разбуди его поцелуем в губы и утащи вместе с поцелуем недосмотренную половинку его сна, как лиса уносит в зубах украденную курицу. Похищенные сны я запираю в клетку. Когда у меня хорошее настроение, я отпускаю их на волю, как птиц. Среди них есть сны и мужские, и женские. Их можно расслышать… Но твои сны я не держу в клетке. Их я храню в раковине…
– Что такое ты шьешь? – вдруг спросил Аркадий. На полу были расстелены великолепные одежды
самих разных оттенков. Тут были плащи, расшитые красной шерстью, и платья цвета влажной корицы, другие – цвета молодого мха, третьи – раскаленного опала или остывшей крови. Платья, очевидно, не предназначались для самой Микаины. Все они были огромных размеров.
– Это одеяния для нашего дома, – пояснила она. – Я хочу сшить самое дорогое и роскошное убранство для нашего дома… Я знаю, ты меня скоро оставишь. Пока ты еще здесь, пусть наш дом будет лучше всех…
Она смотрела на него в упор и чувствовала, как пробуждается и множится в нем семя от ее взгляда, от движений ее ног, от аромата ее волос. Потом она почувствовала, как его семя бурлит в ней, чтобы зачать дитя женского пола. Он упрекнул ее:
– Не оставляй последний кусок в тарелке, это к бедности!
– А я и хочу быть бедной, – отвечала она. Аркадий бросил взгляд на бронзовое кольцо с
ключом на шее Микаины. Бронза потемнела.
– Что с тобой? Ты больна? – встревожился он.
– Ты разве не видишь? Вот уже две ночи я вижу во сне, как что-то перебегает через мою подушку? А ты?
– Да я уже три дня как умер.
Она улыбнулась и стала расчесывать волосы.
Пока она заплетала и укладывала косы, он с помощью шила и кусочка угля рисовал на глиняном черепке ее изображение. Волосы у нее на портрете были туго уложены шлемом.
– Я тебя не люблю, Аркадий, – сказала ему она, играя масличной веткой, – я люблю другого.
– Кого же?
– Сама не знаю. Я его еще не видела. Только слышала. Он кричит в твоем сне странным, не твоим голосом, и этот голос пугает меня. Несколько ночей тому назад этот голос раздался в час нашей любви. По ночам он призывает меня к себе из твоего тела. Я люблю его, а не тебя. Но ты, если расстанешься со мной, скорее утратишь себя, чем меня.
В ответ Аркадий стал рисовать ее на другой стороне черепка во весь рост, с масличной веткой в руке.
Она опечалилась. Заметив это, он посадил ее к себе на колени и стал развлекать, показывая монеты. На одном серебряном сестерции был отчеканен лев, и это означало, что такие деньги имеют хождение близ Сингидунума, где расквартирован четвертый легион Флавия. Он объяснял, в каком месте на монетах обозначается год выпуска, как можно узнать, где сделана монета и какой монетный двор ее пустил в обращение – Siscia[12] , Stobi[13] или Viminacium.