Я побежала в туалет. Она плакала перед умывальником. Думаю, она не заметила, как я вошла. К несчастью, она услышала, как я ей сказала:
— Фубуки, мне жаль! Я всем сердцем с вами. Я с вами.
Я уже приближалась к ней, протягивая дрожащую руку дружбы, когда увидела обращённый на меня её взгляд, переполненный гневом. Её голос, неузнаваемый в охватившей её ярости, прорычал:
— Как вы смеете? Как вы смеете?
Должно быть, я совершенно не блистала умом в этот день, потому что принялась объяснять ей:
— Я не хотела вам надоедать, я только хотела выразить вам свою дружбу…
В припадке ненависти, она оттолкнула мою руку, как турникет и крикнула:
— Да замолчите ли вы? Да уйдёте ли вы, наконец?
Делать этого я явно не собиралась, потому что застыла на месте.
Она шагнула ко мне. Хиросима была в её правом глазу и Нагасаки в левом. Я уверена: если бы она могла убить меня, она бы не колебалась.
Наконец, до меня дошло, что нужно было делать, и убралась восвояси.
Вернувшись в офис, я провела остаток дня, симулируя ничтожное занятие, размышляя о собственной глупости, а здесь было над чем подумать, если всё это действительно было глупо.
Фубуки была глубоко унижена на глазах своих коллег. Единственное, что она могла от нас скрыть, последний бастион чести, который она смогла сохранить, были её слезы. Она нашла силы, чтобы не заплакать в нашем присутствии.
И я, ума-палата, побежала смотреть на её рыдания. Как будто я хотела до конца упиться её позором. Она никогда не смогла бы понять, поверить, допустить, что мой поступок был продиктован нелепым сочувствием.
Час спустя несчастная снова сидела за своим столом. Никто не взглянул на неё. Она посмотрела на меня, и её сухие глаза сверкали ненавистью. В них было написано: «Подожди, ты своё получишь».
Потом она принялась за работу, как ни в чём не бывало, а я снова задумалась.
По её мнению я просто хотела отомстить. Она знала, что в прошлом дурно обращалась со мной, и не сомневалась, что я хотела только мести. Если я пришла посмотреть на её слезы в туалете, значит, хотела получить то, что мне причиталось.
Мне так хотелось разуверить её, сказать: «Хорошо, это было глупо и неловко, но заклинаю вас верить мне: я сделала это только из доброго, смелого и глупого сострадания. Совсем недавно я злилась на вас, это правда, но когда я увидела, как глубоко вас унизили, во мне не осталось места ни для чего, кроме сочувствия. И вы, такая утончённая, можете ли вы сомневаться в том, что на этом предприятии, нет, на этой планете, есть кто-нибудь, кто восхищается вами так же, как я?»
Я никогда не узнаю, что бы она мне на это ответила.
На следующий день Фубуки встретила меня олимпийским спокойствием. «Она пришла в себя, ей лучше», подумала я.
Она степенно объявила мне:
— Я нашла вам новую работу. Следуйте за мной.
Мы вместе вышли из кабинета. Меня это немного встревожило: моя новая работа не связана с бухгалтерией? Что бы это могло быть? И куда она меня ведёт?
Просветление снизошло на меня, когда я увидела, что мы движемся в сторону туалетов. Да нет, подумала я. В последнюю секунду мы, конечно, повернём направо или налево, чтобы пройти в другой кабинет.
Мы не свернули ни вправо, ни влево. Она отвела меня прямо в туалет.
«Наверное, она привела меня в это уединённое место, чтобы поговорить о вчерашнем», подумала я.
Опять нет. Она невозмутимо провозгласила:
— Вот ваше новое место работы.
С уверенным видом она очень профессионально продемонстрировала мне те жесты, которые мне предстояло усвоить. Нужно было менять полотенце для рук на «чистое и сухое», когда оно было полностью использовано; нужно было следить за наличием туалетной бумаги в кабинках, — для этого она вручила мне драгоценный ключ от чуланчика, где хранились эти сокровища под охраной от посягательств служащих Юмимото, предметом вожделения которых они, без сомнения, являлись.
Гвоздём программы стал момент, когда это прелестное создание, деликатно обхватив ладонью щётку для унитаза, стало со всей серьёзностью объяснять мне, как с ней обращаться, — неужели она думала, что мне это неизвестно? Никогда бы не подумала, что мне придётся однажды лицезреть эту богиню с подобным инструментом в руках. А уж тем более при вручении мне этого скипетра.
Совершенно ошеломлённая я спросила:
— На чьё место я заступаю?
— Ни на чьё. Горничные делают эту работу вечером.
— Они что, уволились?
— Нет. Но вы должны были заметить, что их ночной работы не достаточно. Нередко в течение дня не хватает чистого полотенца или туалетной бумаги в кабинках, или унитаз остаётся не вымытым до вечера. Это ставит нас в неловкое положение, когда мы принимаем у себя представителей других компаний.
На мгновение я задумалась, что больше стесняло служащих Юмимото: вид унитаза, испачканного его коллегой или гостем. Я не успела найти ответ на этот вопрос, касающийся правил этикета, потому что Фубуки сказала, мило улыбаясь:
— Отныне, благодаря вам мы больше не будем испытывать неудобств.
И она ушла. Я стояла одна на своём новом рабочем месте, изумлённая, опустив руки. И тогда дверь опять распахнулась, и снова появилась Фубуки. Как в спектакле, она вернулась, чтобы добить меня:
— Я забыла: само собой разумеется, что ваши обязанности распространяются также и на мужские туалеты.
Подведём итоги. В детстве я хотела стать Богом. Очень быстро я поняла, что это было слишком и, слегка разбавив вино благословенной водой, решила стать Иисусом. Скоро я осознала, что и здесь завысила свои амбиции, и согласилась стать мучеником, когда вырасту.
Став взрослой, я убедила себя поумерить манию величия и решила поработать переводчицей в японской фирме. Увы, для меня это было слишком хорошо, мне пришлось спуститься ниже и стать бухгалтером. Но моё молниеносное социальное падение совершенно не имело тормозов. И я была переведена на самый ничтожный пост. К сожалению, — и я должна была это предвидеть, — самый ничтожный пост был ещё слишком хорош для меня. И тогда я получила своё последнее назначение: я стала мойщицей унитазов.
Можно только восхищаться столь стремительным падением от божества до туалетной кабинки. Про певицу, способную перейти от сопрано к контральто говорят, что у неё широкая тесситура. Позволю себе подчеркнуть чрезвычайную тесситуру моих талантов, способных к пению на любом регистре, от Бога до мадам Пипи.
Когда моё изумление прошло, первое, что я ощутила, было чувство странного облегчения. Преимущество грязных писсуаров в том, что рядом с ними не боишься пасть ещё ниже.
Вот, что, вероятно, думала Фубуки: «Ты преследовала меня в туалете? Прекрасно. Тут тебе и место».
И я осталась там.
Думаю, что любой другой на моём месте, уволился бы. Любой другой, но не японец. Назначив меня на этот пост, моя начальница хотела вынудить меня уйти. Однако, уволиться, означало потерять лицо. Чистка унитазов, в глазах японца не была почётным занятием, но при этом не терялось лицо.
Из двух зол нужно выбирать меньшее. Я подписала годовой контракт. Его срок истекал 7 января 1991 года. Сейчас был июнь. Я выдержу. Я поведу себя так, как повёл бы себя японец.
В данном случае я следовала правилу: всякий иноземец, пожелавший обосноваться в Японии, считает для себя делом чести уважать обычаи Империи. Примечательно то, что обратный порядок был бы ложным: японцы возмущаются нарушением их правил поведения со стороны прочих наций, тогда как сами ничуть не заботятся о соблюдении чужих обычаев.
Я знала об этой несправедливости и всё-таки полностью ей подчинялась. Зачастую самые непонятные человеческие поступки являются результатом юношеской восторженности: в детстве я была настолько потрясена красотой моей японской вселенной, что это восхищение до сих пор питало меня эмоционально. Теперь мне открылся весь ужас той системы, которая отрицала всё, что мне было дорого и, однако, я оставалась верна ценностям, в которые больше не верила.
Я не потеряла лица. В течение семи месяцев я работала в туалетах компании Юмимото.
Так началась моя новая жизнь. Какой бы странной она ни казалась, у меня не было ощущения, что я коснулась дна. Не смотря ни на что, эта работа была не так ужасна, как работа бухгалтера, я имею в виду моё задание по проверке командировочных затрат. Между ежедневным извлечением из калькулятора умопомрачительных чисел и извлечением из чуланчика рулонов туалетной бумаги, я не колеблюсь в выборе.
На своём новом посту я уже не чувствовала себя недотёпой. Мой ущербный ум вполне мог справиться с новой работой. Больше не нужно было находить курс марки на 19 марта, чтобы переводить в йены счёт за номер в отеле и сравнивать свой результат с результатом такого-то господина, удивляясь, почему у него получалось 23254, а у меня 499212. Нужно было переводить грязь в чистоту, а отсутствие бумаги в её присутствие.
Санитарная гигиена невозможна без гигиены мысли. Тем, кто сочтёт мою покорность недостойной, я обязана заявить: ни разу за семь месяцев я не испытала чувства унижения.
В ту минуту, когда мне поручили эту работу, я погрузилась в другое измерение: теперь я на всё смотрела с усмешкой. Думаю, у меня сработал защитный рефлекс: чтобы выдержать семь месяцев, которые мне предстояло провести здесь, я должна была пересмотреть свои взгляды на жизнь.
И благодаря инстинкту самосохранения внутренний переворот свершился незамедлительно. Тут же в моих мыслях грязь стала чистотой, позор славой, мучитель жертвой, а мерзкое — комичным.
Я настаиваю на этом последнем слове. Я прожила в этом месте (об этом необходимо упомянуть) самый забавный период своей жизни, хотя там бывало всякое. Утром, когда метро привозило меня к зданию Юмимото, меня разбирал смех при одной мысли о том, что меня там ожидало. И позже, когда я уже заседала в своём министерстве, мне приходилось бороться с приступами безумного смеха.
На предприятии на сотню мужчин приходилось около пяти женщин, среди которых одна Фубуки достигла статуса начальника. Оставались ещё три сотрудницы, которые работали на других этажах, за мной же были закреплены только туалеты на сорок четвёртом этаже. Следовательно, дамская уборная 44 этажа находилась, если можно так выразиться, в безраздельном владении у меня и моей руководительницы.
Нужно ли говорить, что ограничение моих обязанностей 44 этажом доказывало полную бессмысленность моего назначения. Если то, что военные элегантно называют «следами торможения», так стесняло посетителей, я не понимаю, почему на 43 и 45 этажах они испытывали меньшее неудобство.
Я не стала об это спрашивать. Ведь тогда мне могли сказать: «Совершенно справедливо. Отныне уборные на других этажах также поступают в вашу юрисдикцию». Мои амбиции ограничились 44 этажом.
Мой пересмотр жизненных ценностей не прошёл даром. Фубуки была оскорблена тем, что, вероятно, сочла проявлением инертности с моей стороны. Было ясно, что она рассчитывала на моё увольнение. Оставшись, я спутала ей карты. Бесчестие пало на неё самое.
Естественно, она ни разу не заговорила об этом, но у меня были и другие тому доказательства.
Так, однажды, мне пришлось столкнуться в мужском туалете с самим господином Ханедой. Эта встреча поразила нас обоих. Меня потому, что я не представляла себе Бога в подобном месте. А его потому, что он не знал о моём продвижении по службе.
Мгновение спустя он улыбнулся, полагая, что по своей известной рассеянности, я ошиблась уборной. Однако, он перестал улыбаться, когда увидел, как я сняла мокрое и грязное полотенце и заменила его новым. Тогда он всё понял и больше не осмелился взглянуть на меня. Вид у него был весьма сконфуженный.
Я не надеялась, что этот случай изменит мою судьбу. Господин Ханеда был слишком хорошим руководителем, чтобы пересматривать приказы своих подчинённых, тем более, если они исходили от единственного на предприятии начальника женского пола. Однако, я уверена, что Фубуки пришлось объясняться с ним по поводу моего назначения.
На следующий день она зашла в женскую уборную и важно заявила:
— Если у вас есть жалобы, вы должны с ними обращаться ко мне.
— Я никому не жаловалась.
— Вы хорошо понимаете, что я имею в виду.