В дверях появилось его тонкое, с торчащими песочно-серыми усами лицо, а за ним и вся его длинная худая фигура. В свои пятьдесят он еще сохранял черты былой красоты.
– Я не в восторге от твоего язычка! Я разговариваю с Люциллой. И зачем ты кричишь, как торговка? Я хочу, чтобы вы были воспитаны лучше, чем они. Люцилла следит за своими словами, или по крайней мере пытается, – поправился он. – А Лавиния уже настоящая леди, раз выходит замуж за своего Альберта. Мне бы не хотелось, чтобы ты разговаривала так в присутствии ее мужа или его родственников. Не позорь нас.
Он был очень взволнован и меньше всех готов. На нем были рубашка, подтяжки, лучшие воскресные брюки, которые и так отлично держались на ремне. Жесткий целлулоидный воротник, словно сломанное крыло чайки, торчал одним углом в сторону. Его волосы, слегка тронутые сединой, были гладко расчесаны на прямой пробор и покрыты лаком, так как всегда непослушно кудрявились. Даже теперь одна непослушная прядь торчала, словно петушиный гребень. Вьющиеся волосы отца были несчастьем всей его жизни.
Летти постаралась скрыть смех и выглядеть серьезной.
– Прости, папа, – сказала она поспешно, но, как только отец вышел, прыснула со смеху.
Высокие идеалы отца! Ему никогда не удавалось следовать им. Он старался скрыть недостатки своего собственного образования и низкого происхождения, переключив все внимание на дочерей, добиваясь, чтобы они были лучше него.
Даже выбор их имен – Лавиния, Люцилла и Летиция, которые больше бы подошли девушкам из Барнета, чем с Бетнал Грин, – объяснялся именно этим. Мать, более земная, чем он, сократила их до Винни, Люси и Летти, а сверстники пошли еще дальше, оставив от них Вин, Люс и Лет. Отец скрежетал зубами и фанатично настаивал, чтобы их называли полными именами.
Из спальни сестры донесся вопль:
– Осторожнее, Люси! Ты так тянешь за волосы, что оторвешь мне голову!
Винни стала говорить гораздо лучше с тех пор, как познакомилась с Альбертом Вортом, чьи родители приехали из Хакни.
Альберту был двадцать один год, столько же, сколько и Винни, но выглядел он старше. Круглолицый и, по мнению Летти, слегка напыщенный, он работал бухгалтером в фирме своего отца. Винни познакомилась с ним в прошлом году, когда сестры втроем ездили в Путней на лодочные гонки. Он проводил ее домой, так как она порвала оборки на своем летнем платье, а затем стал приезжать к ней каждое воскресенье. Его не слишком заботило ее происхождение. Винни, если хотела, могла вести умные разговоры и в конце концов завоевала не только Альберта, но и его семью. В результате помолвка была назначена на январь.
Летти вновь посмотрела на витиеватые, из золоченой бронзы часы, где на мраморной подставке с двух сторон от овального циферблата под стеклянным сводом располагались изящные фигурки кавалера и его дамы. Времени совсем не оставалось, и она поспешила из гостиной.
Выбежав в тускло освещенный коридор, она закричала:
– Уже без пяти двенадцать!
– Как ты нетерпелива! – донесся из спальни спокойный голос Люси. – Я делаю все, что могу.
– Но не для меня! – закричала Летти в ответ. – Я даже не могу войти в собственную спальню – она вся завалена вещами Винни.
Наверху были две крошечные комнаты: одна ее, а вторая, набитая разным хламом, ее отца. Спальня Летти размером была всего шесть на восемь, и уже несколько недель в нее складывали свадебные вещи Винни, которые больше некуда было положить. Жилых помещений над магазином было немного. Кроме этих двух комнат, наверху были еще две спальни чуть побольше, кухня и гостиная, которые все открывались в длинный, мрачный коридор, а из него лестница вела прямо в магазин.
Гостиная была приличных размеров и вся набита старинными безделушками отца и тем, что досталось маме от ее родителей.
В одном конце гостиной стояло пианино, поверхность которого служила подставкой для больших викторианских ваз с изображениями пасторальных сцен, нескольких ваз поменьше и раскрашенных фотографий родственников с застывшими взглядами.
Пианино принадлежало маминой маме. В комнате также были шесть стульев с высокими спинками и круглый, из красного дерева, раскладывающийся стол. Его полированная поверхность обычно была застелена толстой, с бахромой скатертью с нарисованной в центре изящной вазой с ландышами.
Сегодня стол был полностью раздвинут и покрыт белоснежной ирландской льняной скатертью. В центре, на месте, где были ландыши, словно почетный гость, стоял свадебный торт, а рядом лежал великолепный бабушкин набор ножей.
В другом конце гостиной стояла набитая конским волосом софа и такое же кресло, другое кресло было деревянным, с обитыми спинкой и ручками; в нем любила сидеть мать.
– Держите спину прямо, – предупреждала она дочерей. – Если женщина сидит согнувшись, она становится неуклюжей.
Она по-своему следовала викторианским традициям, и пытаться ее переделать было уже слишком поздно. Все три девочки унаследовали от нее красивую прямую спину. Было грустно видеть, как сутулятся теперь ее плечи и как все более впалой становится грудь.
Летти подошла к пианино, подняла одной рукой крышку, а другой сыграла несколько тактов из «Я мечтаю жить в мраморном дворце». Обычно воскресными вечерами на пианино играла мать, а они пели свои любимые песни: тогда в гостиной раздавались мощный голос отца, нежный матери и пока совсем невыразительные голоса дочерей.
Теперь они уже давно не пели – с тех пор, как мать стала сильно уставать. Летти с грустью закрыла крышку пианино.
Что будет делать отец, если с мамой что-нибудь случится? Отец был немножко мечтатель. Он всегда много говорил, что надо бы сделать, но никогда ничего не делал. Он не был тяжелым человеком, скорее ленивым, и матери приходилось все решать за него. Ее родители держали лавку железной утвари и с детства приучали мать к делу. Если бы она была с отцом построже, он, может быть, работал бы энергичнее и у них было бы больше денег. Отец любил красивые вещи. Они с матерью раньше часто ругались из-за какой-нибудь купленной мелочи, которую он отказывался перепродавать, нарочно назначая цену чуть выше, чем давали в ломбарде. Мама говорила, что иногда он бывает упрям. Но теперь они больше не ссорились, уже несколько месяцев.
Большинство его драгоценных находок украшали камин или покоились на полках, висевших над камином до самого потолка. Каждая из них говорила о пристрастии отца к красивым вещам.
Летти разделяла эту его страсть. Она любила ходить по магазинам, прикасаться к гладкой полировке дерева, ощущать шелковистость китайских тканей, любоваться формой фарфора и разглядывать картины.
Она услышала, как мать сказала:
– Пора выходить, Люси, дорогая. И ответ Люси:
– Церковь на соседней улице, мама.
– Я знаю, милая, но Винни еще надо собраться с мыслями, выпить чаю и что-нибудь съесть. Ей предстоит выстоять всю церемонию, прежде чем мы вернемся сюда на свадебный завтрак. Винни, ты не забыла надеть бабушкину подвязку… или что-нибудь старое? У тебя есть чистый носовой платок, милая? Тебе помочь?
– Нет! – крикнула Люси в панике. – Не входи, пока Винни не будет готова. А то не получится сюрприза.
– Ее имя Лавиния! – раздался раздраженный голос отца. – Черт бы побрал этот проклятый воротник! Мать, посмотри, как его прикрепить. Он редко называл ее Мейбл.
Внезапно из спальни донесся пронзительный крик:
– Люси, она свалится! Я это точно знаю! Прямо в середине церемонии с меня свалится фата, и я буду выглядеть круглой дурой.