Подумав о том, что, наверное, такова судьба, если телефонная трубка оказалась как раз под диваном — где она, впрочем, чаще всего обычно и пребывала до тех пор, пока окончательно не разрядится батарея, — он принялся набирать номер своей скучающей подруги.
— Смирись, покорствуй русской силе, неси меня, — Алексей вздохнул, — к моей Людмиле.
Телефон выполнил его просьбу прямо-таки моментально, видимо, польщенный тем, что к нему обратились в столь изысканной поэтической форме. Первый же гудок оборвался, сменившись привычным голосом и традиционным «алло».
— Послушай, — начал он без приветствия, — тебе не кажется, что это «алло», которое мы постоянно, изо дня в день, из года в год, твердим, поднимая телефонную трубку, что это «алло» уже всем надоело, прямо-таки оскомину набило? Ведь, по сути, такое бессмысленное слово абсолютно ничего не означает. Пора бы его чем-нибудь заменить. Ты со мной не согласна?
— Если тебе так хочется, замени его чем-нибудь более осмысленным, — с готовностью откликнулась Людмила. — Я не буду иметь ничего против, если, поднимая трубку, ты будешь говорить мне «стул», «пианино» или произносить любое другое слово, наполненное смыслом, — например, «корова».
Она явно не прониклась его настроением.
— А ты не обидишься, если я буду говорить «корова»? Ведь получится, что это я к тебе обращаюсь.
— Почему ко мне? Подумай головой. Получится, что ты таким образом представляешься. Знаешь, как часто бывает — звонишь куда-нибудь, а тебе отвечают: «Отдел маркетинга», или «Склад», или «Отдел сбыта». — Людмила хихикнула, но Алексею почему-то было совсем не смешно.
— Ладно, будем считать, что мы в очередной раз не поняли друг друга. Не прониклись, так сказать, настроением. Ты просто так звонила?
— Да, просто так, поболтать хотела. Кстати, ты не поздоровался.
— Привет. О чем болтать будем?
— Не знаю, может, ты что-нибудь предложишь…
Алексей вздохнул. Но, впрочем, единственный орган, который у него в этот вечер прекрасно и безотказно работает — исключая, конечно, тут же вспомнившийся розовощекий желудок, — так это, пожалуй, речевой аппарат, или попросту язык, так почему бы не предоставить ему такую возможность, тем более если это еще кому-то необходимо.
Он пододвинул поближе газету, сжал в пальцах ручку и принялся, как часто с ним случалось во время скучной телефонной беседы, выписывать на полях кудрявые вензеля. Они разговаривали о погоде, о курсе доллара, о последней выставке работ Рериха в Центре национальных культур, которую вместе посетили на прошлой неделе. Беседа затянулась минут на пятнадцать, по прошествии которых Алексей с видимым и уже знакомым облегчением наконец повесил трубку. Он посмотрел на часы, прилег на диване, закинув руки за голову в надежде, что сон сморит его и этот бесконечно тянущийся день наконец станет всего лишь вчерашним. Закрыл глаза и стал представлять себе по привычке морские пейзажи, портреты и натюрморты, реальные, имеющие автора и еще не написанные, автором которых полагалось стать ему самому. Для Алексея это был достаточно распространенный способ «убийства времени», как он сам выражался, и относился он к нему с большой долей иронии.
Впрочем, он заранее с тоской предчувствовал, что в этот проклятый вечер ему едва ли удастся сосредоточиться даже на пейзажах, потому что в принципе они и были источниками его тоски, эти не нарисованные пейзажи. Предчувствия его оправдались, но оправдались каким-то странным образом. Он даже сначала не понял, в чем дело, откуда взялось это непонятное ощущение и почему оно крепло с каждой минутой: как будто в комнате присутствовал и наблюдал за ним кто-то посторонний. В комнате Алексей был один, он это точно знал, потому что мама смотрела за стеной телевизор, а в квартире, кроме них двоих, никого не было.
Он все-таки открыл глаза, мысленно посмеявшись над самим собой, никого не увидел, конечно, снова закрыл глаза и тут же вскочил с кровати, внезапно догадавшись… Схватил со стола газету с кроссвордом — ну конечно, вот в чем дело.
— Не понимаю… Ты-то каким образом здесь оказалась? Чего тебе здесь надо и кто тебя сюда звал? Не понимаю…
Ответа, конечно, не последовало, но Алексей и не рассчитывал его услышать. Он пристально вглядывался в знакомые черты, отмечая про себя, что достаточно точно обрисовал и линию подбородка, и губы, и круглые глаза, которые казались живыми, а если добавить в них чуточку цвета, они бы точно заискрились… Шапка растрепанных волос и челка, которую она, видимо, только что убрала со лба только ей присущим движением пальцев…
«Ну надо же, — подумал он, — это ведь я сам сотворил. Пока с Людочкой беседовал про доллары и про погоду. Взял и нарисовал. Ох уж эти ручки шаловливые мои — творят, что им вздумается! Ведь и в мыслях не было никакого портрета…»
Он опустил газету на стол, какое-то время еще смотрел на портрет, изучая каждую линию, каждую деталь. Потом рассеянно обвел глазами комнату, шагнул к книжному шкафу.
— Четвертый… Да, кажется, это был четвертый том, где-то в начале…
Перелистав несколько страниц, он достаточно быстро нашел то, что искал.
«…дочка директора, Эммочка, в сияющем клетчатом платье и клетчатых носках — дитя, но с мраморными икрами маленьких танцовщиц, — играла в мяч, мяч равномерно стукался об стену. Она обернулась, четвертым и пятым пальцем смазывая прочь со щеки белокурую прядь, и проводила глазами коротенькое шествие…»
Бесшумно открылась дверь.
— Алеша?
Он опустил раскрытую книгу на грудь.
— Что читаешь?
— «Приглашение на казнь».
— Ну читай, читай. — Анна Сергеевна любила Набокова. — Ты Людочке-то позвонил?
— Позвонил.
— «Приглашение на казнь» ты уже читал вроде… Дай-ка я тебе шторы задвину. — Она прошла в комнату, остановилась возле окна. — Перечитать, значит, решил?
— Да, вспомнить кое-что…
— Ну читай, читай, — снова повторила она, постояла немного и, собравшись выйти из комнаты, заметила вдруг портрет на полях газеты, взяла в руки, поднесла к близоруким глазам. — А это кто?
Алексей молчал некоторое время, думая о том, что он сам, если разобраться, понятия не имеет, кто это. Кто она такая, откуда взялась — да и есть ли на самом деле?
— Это я так… Иллюстрациями баловался. Это Эммочка, помнишь, дочка директора тюрьмы…
— Эммочка? — Анна Сергеевна продолжала пристально вглядываться в абрис.
— Похоже?
— Не знаю, — задумчиво ответила мать. — Та вроде совсем маленькая была, девочка. А эта скорее на Лолиту похожа. Ладно, Алешка, спокойной ночи. Что-то у меня голова разболелась, пойду, лягу.
— Спокойной ночи, мама. Значит, говоришь, больше на Лолиту похожа?
— Ну да.
Анна Сергеевна закрыла дверь. Алексей некоторое время прислушивался к ее шагам, потом услышал, как щелкнул в родительской спальне выключатель.
— Вот и поди-ка разберись, на кого ты похожа. — Он снова поднялся, искоса глянул на портрет. Закрыл книгу, поставил ее на полку и принялся стелить постель.
Предстоящий день обещал быть таким же серым и скучным, как и предыдущий. Правда, погода немного наладилась: небо не было голубым, но и не свинцовым, ветер — теплым, и, казалось, пары солнечных лучей хватило бы для того, чтобы получить все основания причислить этот день к погожим. В окне на фоне безрадостно-серого неба покачивались из стороны в сторону абсолютно голые и серые ветки деревьев, как гигантские высохшие веники, торчащие из оконной рамы, как будто из нее, а не из земли произрастали эти угрюмые чудища.