– А если переосмыслить некоторых писателей, – сказала Сестерция, – то никакой литературы и нет.
Большинство романов – гермафродиты. Андрогинные сочинения-гиены, способные менять пол, гипнотизировать читателя, преследовать заходящее солнце, устранять авторское бесплодие, грабить могилы. Идея двойственности, заключенная в романе, сбивает простодушного читателя с толку, лает на критиков и путает следы. В Азии, как рассказывают, водятся такие литературные гиены, что, наступив на тень человека, вызывают у него оцепенение. В единстве противоположностей у плены рождается многочисленное потомство – книжная серия, и некоторые литераторы, погнавшиеся за этой гиеной, сходят с ума и падают с лошади. Гиена же состоит в какой-то таинственной связи со всеми сочинителями, по собственному желанию изъясняется человеческим голосом и выкликает по имени того сочинителя, которого хочет растерзать.
Как говорит Сестерция – слава богам, что мы не литераторы. Это скучные, ущербные люди, которые хотят восполнить пробелы в личной жизни своими фантазиями. У кого жена стерва – пишут любовные романы; мизантропы – заядлые юмористы, порнографы – импотенты, а простаки – сочинители криминальных историй.
– Слава богам, – говорит Сестерция, – что мы с тобой персонажи давно отшумевшей драмы. И браниться мне лень, и ссориться – простора не хватает.Otium cum dignitate – проведем свой досуг с достоинством.
– Хорошо, – согласился я, – пойдем оскверним могилу.
Время от времени мы совершали набеги на местное кладбище с целью поживиться археологическими открытиями. Опасаясь возмездия со стороны родственников, мы выбирали древние захоронения, о которых потомки не беспокоились лет этак двести. Можно сказать, что мы восстанавливали связь поколений, но лучше об этом промолчать. Потому что потомки – люди скользкие. Сегодня им наплевать на свою прапрабабушку, а завтра они требуют вернуть ее побрякушки. Поэтому материальные ценности с опознавательными знаками мы оставляли на месте раскопок. А все остальное национализировали и продавали в собственной антикварной лавке. Особенно бойко шла торговля древними рукописями, как целыми, так и старательно подпорченными. Одни манускрипты сшивались, другие резались. На три, на четыре части – в точности по количеству покупателей, желающих приобрести, например, «Описание Эллады» или «Беседы Эпиктета». Стыдно признаться, «Сатирикон» Петрония Арбитра мы разделили на сорок частей, и вряд ли когда-нибудь он будет восстановлен в прежнем виде.
«Кабы попался ты нам на такие же плутни, трактирщик: Воду даешь ты, а сам – чистое тянешь вино».
Одну главу мы продали Корнелию Тегету… В Помпеях этот предприимчивый «меценат» построил уже несколькоpopinae, то есть целую сеть кабаков среднего пошиба. Как поговаривали, достаток Корнелия Тегета зиждился на махинациях со спиртными напитками. Поэтому я подумал, что наш разбавленный «Сатирикон» придется ему по вкусу…
В десять часов ровно, как показывали солнечные часы на доме Евмахии, я отворил дверь в харчевню Корнелия Тегета на улице Изобилия. Но вместо запаха кислой капусты на меня обрушилась поперечная балка, откуда-то сверху.
– Будь она неладна! – воскликнул Корнелий Тегет, вытаскивая меня из груды мусора. – Третий раз прибиваем. Обустраиваемся. Зато посмотри – какая красота вокруг! Ин-терь-ер!
Я, слегка приплюснутый, озирался по сторонам в надежде разглядеть свою смерть, прежде чем она свалится мне на голову в виде какого-нибудь кирпича.
– А ты заметил, – поинтересовался Корнелий Тегет, – что поперечная балка всегда падает плашмя, а продольная – протыкает насквозь! Правило первое – не стой под Атлантом, а то промокнешь.
Тут Корнелий Тегет стал потрясать брюхом, и я догадался, что последняя его фраза была шуткой, а танец живота – смехом.
– Приступим, – предложил неугомонный Корнелий Тегет, – к осмотру помещения. Вначале познакомься с моими мальчиками.
И принялся хлопать по каждому из шести деревянных фаллосов, размещенных при входе, поименно их представляя: «Шкряга», «Шняга», «Каркалыга», «Шнырь», «Шмыга» и «Панта рей». Меня чуть не вытошнило на всех разом, до того натурально они выглядели.
– Это называется – фаллозаборник! – добавил Тегет, весьма довольный своими филологическими изысканиями. – Иначе говоря, раздевалка. Тут посетители будут оставлять свою верхнюю одежду. Пойдем дальше…
А дальше следовала фреска, не располагающая ни к еде, ни к питью: толстая баба, взгромоздясь на хрупкого юношу, пыталась выдавить из него и завтрак, и обед. От этой картины веяло печалью и совращением малолетних, поскольку неизвестный художник сконцентрировался на бабище, а для полноценного юноши не хватило места.
– Писистрат из Самосаты, – уважительно обнародовал Корнелий Тегет имя художника. – Знаешь, во что мне это вылилось?
Он еще раз полюбовался фреской и шепотом поведал мне общую стоимость работ «уважаемого Писистрата», вместе с красками. Этой суммы хватило бы и десятерым юношам на поправку здоровья после разудалой бабищи.
– Что тут можно сказать? – добавил Корнелий Тегет, указывая на картину. – Когда пушки молчат – искусство требует жертв.
Я прослезился. Тегет ободряюще потрепал меня по плечу, мол, «сразу видно образованного человека», и продолжил нашу экскурсию. Следующим экспонатом был «Страхуил», как выразился Корнелий Тегет, или, как мне показалось, каменное изваяние Приапа, отягощенное братьями «каркалыги» и «панта рея». Они росли у бога плодородия по всему телу, и поэтому Приап был похож на гигантского ежика.
– Это, – Корнелий Тегет внутренне собрался и выпалил на одном дыхании, – гиперболизация образа! Когда количество не подразумевает качества! Так говорил Заратуштра. – Корнелий почесал затылок и добавил: – Или я говорил ему?!
Довольный произведенным на меня впечатлением, Корнелий Тегет приосанился и добил Заратуштру следующим пассажем:
– Умнейший был человек. Все время о чем-нибудь у меня спрашивал. Как хлеб поделить. Как из литра вина сделать десять.
Тут Корнелий Тегет проникся ко мне симпатией и поведал слегка о своей удивительной жизни. Оказывается, что кроме пророка Заратуштры, жившего шесть веков назад, Корнелий Тегет встречался с царицей Клеопатрой и имел от нее сына по имени Навуходоносор, который разгромил персов в битве при Иссе. Скульптор Фитий, философ Плутон, историк Деродот – кого только не знал Корнелий Тегет?! С кем не беседовал?! Чтобы заручиться поддержкой Корнелия Тегета, к нему прибегали сильные мира сего, как «марафонские лошади», – наперегонки. Но трактирщик принимал далеко не всякого и «говорил» не более одной гениальной фразы в день. Поэтому сильные мира сего влачили жалкое свое существование, дожидаясь, когда же Корнелий Тегет что-нибудь скажет. «In vino veritas!» Зато демократичный Корнелий не чурался общения с простыми людьми и даже пожертвовал два аса на строительство общественной уборной, за что был увековечен мемориальной табличкой над четвертым сиденьем справа.
– Ты спрашиваешь, что такой человек, как я, делает в этой харчевне? – воскликнул Корнелий Тегет и глубоко задумался, глядя на аллегорическую фреску…
…где, судя по замыслу художника, обнаженные боги занимались воспроизводством крокодилов. Ибо ничто другое у них не могло родиться – с такими-то намалеванными рожами. Зато чудесные животные, почерпнутые из кошмарных снов, смотрелись весьма убедительно.