А вчера что-то быстро ты захмелел-то?
— Да я же еще днем коньяк пил! С этим ворюгой-то. Ну и развезло — ерш получился. А так-то не слабый… А чего я говорил там?
— Где? У студентов? Рассказывал, как ты хорошо живешь.
— О-о!.. Вот же козел!
— Ну а как жизнь вообще-то? Если не трепаться…
— Да ничего живу… Нормально. Я не гонюсь за богатством. Мне бы вот ребятишек выучить — больше ничего не надо. Ничего так-то — все есть. Телевизор есть, корова есть. Свинья даже есть, хоть я их ненавижу, собак, — прожорливые. Все есть, я не жалуюсь.
— Иван, ты хотел про учителей рассказывать… Расскажи?
Иван посмотрел на дверь купе…
— Ладно, — сказал профессор, — мы еще выберем время.
Велика матушка-Русь!
И на восходе солнца, и на заходе солнца, и бельм днем и ночью — идут, идут, идут поезда. И куда только едут люди? Куда-то все едут, едут…
Молоденький офицерик, от которого вкусно пахнет маминым молоком, говорит миловидной соседке по купе:
— Все это хорошо, но это — сплошная чувствительность. Мы сегодня — не те.
— Но это же прекрасно, — неуверенно сказала соседка. И прочитала:
Будто я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
— Не мужские стихи, — проговорил жестокий лейтенант. — Розовый конь — это не из двадцатого века. Согласитесь.
Как тут не согласиться! И миловидная соседка пожимает плечами, что можно понять, как «пожалуй».
Две дамы от души состязаются в любезности.
— Позвольте, разрешите, я полезу на верхнюю полку.
— Да нет, зачем же? Я могу туда прекрасно полезть.
— Но меня это нисколько не затруднит!
— Меня это тоже ничуть не затруднит. Что вы!
— Прошу вас, устраивайтесь внизу. Честное слово, меня ничуть не затруднит…
— Нет, пожалуйста, пожалуйста…
Внизу на диване полулежит здоровенный парнина и, отложив «Огонек» в сторону, с интересом слушает дам.
А вот — дядя… Вооружившись мешком и чемоданом, таранит встречных и поперечных в проходе общего вагона. Ему кричат:
— Что же ты прешь, как на буфет! Дядя!..
— Ну, куда? Куда?
— Эй!.. Можно поосторожней?!
Дядя — ноль внимания. Трудный опыт российского пассажира подсказывает ему, что главное — занять место. Можно себе представить, что когда-нибудь все вагоны будут купейные, а если будут общие, то в них будет свободно… И что же будет? — тоска зеленая!
Едут, едут, едут…
Спят…
Читают…
Играют в карты…
Играют в домино…
Рассказывают друг другу разные истории из жизни…
Едят…
Едят…
Едят…
Иван двинул с дороги письмо домой.
«Здравствуйте, родные:
теща Акулина Ивановна, дядя Ефим Кузьмич, тетя Маня, няня Вера, дед и детки: Валя и Нина! Во первых строках моего письма сообщаю, что мы живы-здоровы, чего и вам желаем. Пишу с дорога, поэтому еще конца нет. Едем мы хорошо, но я по ошибке схватил купейный билет, но зато едем без горюшка. Едем по просторам нашей необъятной родины, смотрим в окно. Погода стоит хорошая — градусов двадцать пять по Цельсию. Один раз ходили в вагон-ресторан. Взяли на первое — по борщу, на второе — бистроганов. Едет с нами один старичок профессор, очень хороший. Ну, были другие разные происшествия — приедем, расскажем. Поедем мы через Москву. И вот этот самый профессор говорит, что когда приедем в Москву, то сможем у него остановиться хоть на сколь — у него пятикомнатная квартира. Ну, Нюра поддержала это предложение, потому что ей охота посетить ГУМ. Я тоже наметил для себя кое-какие места, например, зоопарк. Если удастся, съезжу в крематорий. Об нас не беспокойтесь. Берегите детей.
Иван».
И вот — Москва.
По радио торжественно объявили:
— «Граждане пассажиры! Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины — город-герой Москву!»
Нюра и Иван заметно взволновались. Особенно Нюра.
Профессор с интересом наблюдал за ними.
— Ваня!..
Глянь-ка, дом-то! Вань! — вскрикивала Нюра.
Ивану тоже страсть как интересно, но он сдерживал себя. И Нюру.
— Чего ты орешь-то? Чего орешь-то? — Он даже посмеялся, пригласив взглядом и профессора — тоже посмеяться вместе над Нюрой. — Ну, дом… колоколенкой.
— Гостиница «Ленинградская», — сказал профессор.
— Сколько этажей? — спросил деловитый Иван.
— Черт его знает!.. Понятия не имею.
Поезд остановился.
Профессор и Иван с Нюрой вышли на перрон… Профессор высматривал кого-то в толпе.
— Сын должен встретить, — пояснил он. — Иван, расскажи ему про учительницу… Вообще поговори с ним, а то эти молодые ученые… решили, что они все знают…
— Тоже ученый? — полюбопытствовал Иван, но только заради одной голой вежливости, потому что ему куда как важнее все, что вокруг него.
— Постоим тут, — велел профессор. — А то разминемся.
Остановились в сторонке от потока.
— Народу-то, народу-то! — все изумлялась Нюра.
— Миллионов десять живет? — поинтересовался точный Иван. — Или побольше?
— Понятия не имею! — несколько даже гордо ответил профессор. — Это наши ученые знают… Знают, а ничегошеньки сделать не умеют. Вавилон растет и растет. Вон он! О-о!.. Одна поступь чего стоит!.. Ужасно самовлюбленный народ… — Профессор помахал рукой.
— Чую, батько! — громко сказал высокий молодой человек, выдираясь из людского потока.
— Наконец! — сказал веселый, иронический профессор.
Они поцеловались. Профессор представил сына:
— Сын.
— Иван, — сказал сын.
Иван тоже назвался:
— Иван.
Профессор засмеялся.
— Нюра, — сказала Нюра. И подала ладонь лодочкой.
— Это мои гости, — пояснил профессор. — Мать здорова?
— Относительно…
— Твои?
— Все в порядке. Хорошо съездил?
— Хорошо. Пошли, пошли, чего мы стоим? Пошли.
— Тебе звонили из…
Трое наших затерялись в толпе.
А «миллион народа» все двигался и двигался, говорил, кричал, толкался, торопился, нервничал…
Хозяина и гостей в квартире профессора встретила довольно толстая, круглолицая Мария Ивановна.
Перецеловались, перезнакомились в прихожей…
— Проходите сюда! — позвал размашистый, великодушный профессор. — Иван!..
— Да, папа?
— Не ты, Иван-гость. Ну и ты — давайте сюда! Иван-сын, как у тебя день?
— У меня лекции. Я отпросился тебя встретить.
— «Лекции», «лекции», — недовольно заметил профессор. — Поговорил бы лучше с живыми людьми — это не социологические столбики с цифрами…
— Социология — это как раз живые люди, — отрезал сын. — Вечером мы с удовольствием поговорим.
— Вечером у вас Дом кино, театр, друзья… Послушал бы, правда. Иван, расскажи ему про учительницу…
Где-то в одной из комнат затрещал телефон. Иван-сын скоро пошел туда.
— А ведь какая видимость деятельности! — все ворчал профессор.
Иван и Нюра не понимали: всерьез профессор чем-то недоволен или же это такая его манера говорить дома?
— Папа, тебя! — позвал сын.
Профессор пошел к телефону.
Супруги Расторгуевы на малое время остались одни.
— Опять вылетел с языком? — сердито, негромко заговорила Нюра. — Чего рассказывал про учительницу-то? Про какую учительницу?
— Да это… про Федорову…
— Тьфу! Вот пропишут куда-нибудь в газету!.. Сказал — рассказал такой-то. Чего рассказывал-то?
Иван лихорадочно обдумывал положение.
— Ну, во-первых, можно сказать, что я был выпивши… Спьяну молол. Так? Потом, я говорил, что она получает сто рублей… Но я же забыл алименты! Сорок семь рублей алиментов. Сто сорок семь — не такая уж это бедность.
— Дрова бесплатно привозют, — подсказала Нюра.
— Налогов меньше. Телефон провели, а мне, допустим, фигу…
— Для чего он тебе, телефон-то?
Иван сердился, что не понимают тонких извивов его мысли.