С каждым на червонец!
Желание увидеть, как учителя будут стоять под дверью, а Черя в это время будет исправлять оценки в журналах, было сильнее, чем страх потерять червонец.
И пари состоялось.
На следующее утро дети наблюдали такую картину.
У входа в учительскую стоял Франц, и по мере того, как кто-нибудь из учителей делал попытку подойти к собаке, Франц рычал, показывая фиолетовое нёбо, острые крепкие клыки и розово-шершавый язык.
– Чернов! – кричали учителя. – Прекрати безобразие!
– Я ничего не могу сделать! – отвечал Черя. – Франц загнал меня сюда и не выпускает!
Черя приоткрывал дверь – и тут же пес кидался на двери, озверело рыча.
Учителя, приговаривая: «Ну, погоди!» -отправлялись на уроки, а Черя, когда никого не стало, вышел из учительской, н тоже вскоре его увидели за партой. В тот день, а потом еще целую неделю он, Чернов Валерий, все же не сидел за партой, так как его исключили из школы, но очень скоро из-за всеобуча и идя навстречу его отцу, Кузьме Савельевичу Чернову, Валерия восстановили в списке учащихся. И Чернов стал ходить на занятия. Об этом случае учителя вспоминали с оттенком некоторой любви: Черя был необычным мальчиком, все-таки никто ни у нас, ни за рубежом не мог умножать и делить любые шестизначные цифры на двадцать один, извлекать корни из громоздких чисел, делить и прибавлять столько разных цифр.
Ненавидел Черю по-настоящему только один человек. Этим человеком был Альберт Михайлович Рубинский.
Ко времени новой истории, связанной с убийством Франца, этой ненависти у Рубинского накопилось с избытком.
А случилось вот что.
В двадцатых числах апреля, когда уже была объявлена охота, Черя кинулся искать пропавшего Франца и нашел его убитым из дробовика на берегу Печоры. Черя знал, что Франц никому не подчинялся, его могли увести лишь два человека – его друзья – Коля и Саша. И Черя решил:
– Они убили. Я отомщу за Франца,
– Как ты отомстишь? – спрашивали у Чери,
Черя плакал. Огромные слезы выкатывались на его веснушчатое лицо. И намерения у Чери зрели жестокие.
Рубинский предлагал отправить Черю в колонию. Но за что? Прямых посягательств на жизнь соучеников не было, К тому же Черя был в этой истории пострадавшей стороной.
И в тот вечер после разбирательства истории с Черей Рубинский мне сказал:
– У меня точных данных нет, но собаку Чернова убили не случайно. Говорят, пес затравил человека.
– Есть доказательства? Доказательства, а не слухи?
– Какие могут быть доказательства?
– Так и нечего соваться с дурацкими предположениями.
Рубинский пожал плечами и, не попрощавшись, ушел.
В этот вечер я отправился к Черновым.
Это происходило две недели назад. Валерию Чернову поручили написать кое-что к спектаклю-лекции о Сурикове. Он должен был разработать две сцены: сцену вылавливания стрельцов и сцену их допроса.
– А можно с собаками? – спросил Черя, загораясь.
Я представил огромного Чериного пса на сцене – эффектно – и кивнул головой. Саша и Коля тогда переглянулись.
– Еще чего не хватало, – сказал Саша.
– А это соответствует исторической правде?.- спросила Света.
– Собаки всегда были, – сказал Черя. – Я вам принесу историю служебных собак.
Черя по сценарию сам должен был играть рыжебородого стрельца, которого на сцене затравит Франц и приведет за подол белой рубахи к стражникам, И пес во время допроса будет лежать у ног стражников и рычать на Черю.
По замыслу все выходило хорошо: темные своды погреба, свечи, оружие, монахи и рычание огромного пса, который то и дело будет поднимать голову и издавать грозные звуки.
И вот когда кто-то убил Франца, я пришел к Черновым.
Черя посмотрел на меня со злостью.
– Ты чего это? – спросил я.
– А вы все против меня, – сказал он в запальчивости.
– Откуда взял ты это?
– Вот так настроен! Беда, – сказала мама Чернова, маленькая, худенькая женщина.
– Я ему внушаю: ты к людям с лаской иди, и они к тебе добрее станут. Собачку, конечно, тоже жалко, но чего уж теперь делать?
– А где отец? – спросил я.
– А вы отца не трогайте! – вскипел вдруг Черя. Отец вошел явно хмельной. Подошел ко мне пошатываясь.
– Здорово, здорово, – сказал. – Бедой запахло в нашем доме, вот что скажу тебе, учитель,
– Этого быть не может. Чернов махнул рукой:
– Все может быть. Жаль мальца. Погибнет ни за что. Все против него. И этот ваш жидок. Попомните мое слово! – вдруг вскипел отец Чернова. Встал и пошатываясь пошел к окну.-Попомните мое слово, тронете мальчишку, плохо всем станется!
– Откуда вы взяли, что все против него?
– Да бросьте. Не то говорите. Ну зачем не то говорить? – спросил меня в упор Чернов, и на меня пахнуло перегаром.
Мать между тем накрывала на стол.
– Садитесь. Грибочки. Семужка, Выпейте по рюмочке.
Отец разлил в три рюмки: мне, сыну и себе.
Я посмотрел на Черю. Он отодвинул рюмку.
– Пей! – сказал отец.
Я отодвинул и свою рюмку. Что-то на меня нашло,
– А чего вы, собственно говоря, кричите! – вдруг сказал я. – Я могу уйти!
Я уж было пожалел о своих словах, но Чернов мигом вдруг переменился, приказал жене убрать рюмки, потребовал чаю, мать забегала, и мне стало стыдно за свою вспышку. А он сидел поникший и уже совсем не злой.
– Говорят в народе: пришла беда – отворяй ворота. Мирное время, а я троих похоронил за год. Старики, как сговорились, в две недели померли. Сначала отец помер, а только отца похоронили, девять дней отметили, у меня билет уже в кармане был, – мать скончалась.
Тихая была все дни, а потом легла спать часа в три, а наутро не встала. Вот так. И только приехал сюда, пожил два месяца – опять телеграмма – брат помер. А тут еще на службе одни неприятности.
– А что на службе?
– Новую работу надо искать. Лагеря все свертывают. А куда мне идти, когда нету никакой профессии? В сторожа?
– Может, помочь? – спросил я.
– Мне уже не помочь. Конец!-Чернов потянулся к стакану. Налил. Выпил. – Сынку помогите, если сможете. Только и тут прокол будет.
Чернов плакал. И было неприятно, как он открыто это делает.
– У вашего сына блестящие способности. Надо ему взяться по-настоящему, иначе на второй год останется.
– Теперь уже на третий.
– Я вам обещаю, что Валерий непременно станет одним из лучших учеников. В этом я могу поклясться.
– Житья ему в школе не будет, – вытирая слезы, сказал Чернов.
– Директор хорошо относится к Валерию.
– Директора я знаю. И он меня лет двадцать знает. А вот учителя его ненавидят. Все, кроме этой Екатерины. А она хоть и говорит, что Валерка самородок, а все равно ему одни двойки ставит.
Мы прошли в комнату, где занимался Валерий.
На столе было несколько рисунков к декорациям, а на стене, рядом с суриковской репродукцией «Боярыни Морозовой», собственная картина Чернова: протопоп Аввакум с собаками.
Аввакум был просто красив. Он потрясал палкой, а стая собак извивалась вокруг него, не смея подступиться.
– Неужели сам придумал?- спросил я.
– Собак сам придумал, а Аввакума срисовал.
Он показал мне репродукцию: я не видел такой раньше. Прочел внизу: «Изображение Аввакума на иконе XVII века. Собрания Хлудова в Гос. Историческом музее». Удлиненная фигура протопопа с двумя поднятыми перстами на фоне, так мне показалось, не то стены каземата, не то ямы, в другой руке у протопопа рукопись – длинный свиток.
– А чего ты свиток сделал сине-фиолетовым? – спросил я.
– Так в яме же сидел. А бумага всегда покрывается от сырости синими и фиолетовыми пятнами,- ответил Черя.
– Собаки превосходно контрастируют с мудрым покоем протопопа. Поразительная точность рисунка.
– Да он без отрыва руки может вмиг любое животное изобразить. А ну, Валера, покажи! Я посмотрел на Черю. Он замялся.