Вот чо бабки-то заколачивать? Вот как в таком бабском бардаке применять аналитику сыскного дела?
В самый ответственный момент похищения журнала, военврач третьего ранга решает вдруг по звонку до штаба пройтись! Для аппетита перед ужином и общего моциона. Оставив секретный журнал и прапорщицу. Тоже, поди, алиби себе обеспечивала.
Ну, сплошные непонятки! Ни журнала, ни прапорщицы! И эта Пластюкова дело вывернула так, что во всем подразделении только у прапорщицы алиби не было. А вся бета-гамма еще с подразделения молодняка твердо знала, что когда на ком-то сходились неопровержимые улики, того уже среди живых искать — зазря беспокоиться. Беременную не пожалела, врачиха-убийца!
Кстати, а от кого прапорщице беременной-то быть?..
И тут котик этот морской еще под ногами в штабе начал у всех мешаться. Все скулил про Женьку и Гренландию. Ах, вот кто у нас герой дня! Вот кто у нас решил прапорщицам отпуска декретные забесплатно устраивать! В Гренландии вот кто у нас медовые месяцы решил себе выкаблучивать за казенный счет!
Взяли этого котика за пушистую шкурку и давай на вертушке крутить. А тот стоит на своем: два раза только в клубе прижал, а когда в блиндаж звала — не пошла. Но с Пластюковой-то у него явный сговор был! И непонятно, чо теперь делать с этой Пластюковой? Не на пенсию же заслуженную отправлять…
Нет, устроить такое из-за какого-то паршивого журнала! Да уж если так надо было журнал похерить, сказала бы, что в унитаз уронила! Зачиталась, мол, задремала на очке… Только хотели ее к награде по выслуге представить… Какие все же эти бабы дуры неорганизованные! Ведь никогда не знаешь, что ожидать! На ровном месте писец устраивают!
Оправили обоих, котика с Пластюковой, в Гренландию. Не пропадать же путевке и командировочным на двух человек.
Котик морской, утираясь бушлатом, перед отправкой выл в дежурке, что его так прапорщицы уделали, суки. Чует, мол, он это атавистическими органами чувств. Хана, мол, ему теперь, хоть ни взрывайся на хрен в Ванкувере… После таких откровений уважение к подразделению прапорщиц во всей бета-гамме выросло неимоверно.
О пропавшей Женьке первое время погрустили. Н-да, что-то явно гнида-Пластюкова перемудрила с несчастной прапорщицей. Но доказательств и следов никаких. А Пластюкова, пущай, во льдах Гренландии теперь помудрит. Полезно некоторым.
…А в это суровое время где-то в Море-Окияне на далекой Тихоокеанской флотилии молодой технолог выглянул из трюма и заголосил в переговорную трубу: «Товарищ капторанг, господин директор флотилии! Чо щас скажу-то! Кальмар, что давеча поймали, весь розовый сделался! Может еще в рассоле подержать, пускай крепче просолеет, ась?»
Внимательно выслушал его седой, умудренный опытом капитан по фамилии Кургузкин, бывший в далеком прошлом таким же зеленым технологом с розовыми представлениями о жизни, певший когда-то в общагах романтическим девушкам под гитару: «На далеком севере бродят рыбаки, а за ихним сейнером бродит рыба-кит!» и припев: «Но нет кита, нет кита, нет кита не видно! До чего, чего, до чего обидна-а! А-а!»
— Слушай меня, Тищенко! И слушай внимательно, сволочь! — сказал капитан Кургузкин вполголоса, закрывая трубу от первого помощника.
— Кого ты травить этим собрался? Народ свой, Тищенко, ты собрался травить! Сам, паскуда, нажрись, а другим не смей навяливать! Подумай о будущих поколениях, Тищенко! Которым еще жить и жить, когда ты сдохнешь! Немедленно всю эту хрень за борт!
Потом капитан долго о чем-то вздыхал в смотровой рубке, смотрел на вскипавшую за бортом волну и, доставая очередную сигарету из именного портсигара, задумчиво почесывал жабры за ушами…
сказ одиннадцатый
О ВОЗРОЖДЕНИИ РЫНОЧНЫХ ТЕНДЕНЦИЙ И РАЗВИТИИ ЧАСТНОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА В САМЫХ ОТСТАЛЫХ СЛОЯХ НАСЕЛЕНИЯ
Сколько, дама, вешать в граммах
Вам сегодня колбасы?
Сёдни прямо, без обмана
Оттарировал весы!
В чистой марлевой повязке,
Сопли натянув под глазки,
Я визита ожидал!
На коленках возле стенки
Снизив ради вас расценки,
Без утруски, без уценки,
Вам кусочек выбирал…
Раз кто новую веху в жизни начинает, это всегда в понедельник случается. Так сказка наша сказывается опять с понедельника, который начался, на удивление, сразу после воскресенья.
Явился дусик к новому месту назначения, а куда там себя приложить не знает, не ведает. Видит, народишко какой-то возле него шебуршится, ящики и мешки споро со складов таскает, брезент над прилавками растягивает, гирьки просверливает и свинец туды возле переносного мангала заливает. Потом размеренной походкой вышли какие-то важные мужчины в белых фартуках с синими печатями и портфелями в руках. На все куски парного мяса свои печати шлепнули, отобрав себе в портфели по хорошему такому кусищу да еще и ливера впридачу. Не обращая на них внимания, толстые хмурые бабы, зло ругаясь, хлопотали с весами, а суетливый мужичок с ноготок им какие-то печатки на весы навешивал. Всем было не до дусика, но лишь до той поры, пока в дверях невзрачной дощатой лачуги появился амбал в кожаной кепке и крикнул: «Деревенщина и бурлаки! Слышь меня! Все по машина-ам! Чужих немедленно выгнать с рынка! Сейчас Мамай за бакшишем подойдет!»
Сразу загудели машины, народ забегал, закричал, все почему-то дусика пихать к выходу начали. Дусик бочком-бочком да ото всех в сторонку шасть! И в щелку между двумя киосками таракашкой схоронился.
Задудели длинные трубы из бычьих берцовых костей, застучали тамтамами по прилавкам суетливые рыночные шестерки, и на опустевшую рыночную площадь торжественно выехал серебристый Мерседес-240. Сделав торжественный круг, он остановился перед входом в большой павильон, где уже разослали красную ковровую дорожку.
Подбежали два секьюрити, на ходу застегивая фраки, отворили заднюю дверку у фыркающей машины, и на ковровую дорожку осторожно ступил сафьяновыми ковбойскими сапожками сам Мамай Ишимбаевич Кердыбеев — смотрящий по Приволжскому Федеральному округу.
До дусика стало тихонько доходить, сколько он разного потерял в жизни, выбивая ненужные справки, стараясь по-хорошему дождаться подобающей его заслугам должности. Следом за секьюрити на поклон к Мамаю из павильона выскочили все недавние его партийные сотоварищи во главе с бывшим третьим секретарем обкома, еще на прошлой неделе крутившим барабан с назначениями в конференц-зале. Только тут дусик стал медленно просекать, откуда надо было к построению светлого будущего подбираться. Ну, да делать нечего. Валентин Борисович начал на шажок да полшажка протискиваться сквозь плотную толпу к становищу мамаеву, понимая, что это и есть та единственно возможная аудиенция, без которой в дальнейшем ему не найти своего места в жизни.
С ностальгической горечью Валентин Борисович вспомнил, как за просто так, за дореформенные три рубля повезло ему в молодости с покойной Виленой, а ведь раз на раз в жизни не приходится. Но все размышления о жизненных коллизиях он из головы выкинул и, выставив локти, не обращая внимания на тычки и пинки, принялся остервенело продираться к эпицентру событий сквозь плотную толпу, пропахшую потом и жаренным в нерафинированном подсолнечном масле репчатым луком.
Приподнявшись взглядом над склоненными головами к молочно-сизой полоске у самого горизонта, Мамай неожиданно крикнул страшным, отвратительным голосом: «Двасать процент со вщерашнего дни!»
Базарный люд вздрогнул, в страхе поддался назад, чуть не раздавив барахтающегося дусика в блин с начинкой о заколоченную дверь не работающего сортира.