Ах, негодник, пока все думают, что он, типа, в священники готовится, поклоны бьет, скромным прикидывается, он, стало быть, осваивает боевые искусства. По фильмам.
— Насколько я понимаю, — сказала Аделина, — если… — Она замолчала, борясь с приступом тошноты. — Если они придут к Стеньке еще раз, ему не поздоровиться. Так?
Эдуард посмотрел в стремительно темнеющее небо.
— Так или не так?
— Так, — подтвердил Эдуард неохотно.
— Кто — они? — спросил Стенька, пытаясь заправить рубашку в штаны. — Пусть приходят.
— Ну так что же? — спросила Аделина.
Эдуард вздохнул.
— Ладно, — сказал он. — Делать нечего. Пойдем со мной. Оба.
* * *
Ольшевский неспешным шагом шел по набережной Фонтанки, и очень удивился, когда вдруг Чехов возник у него справа и зашагал с ним в ногу.
— Это никуда не годится, — сказал Ольшевский.
— Простите, господин Ольшевский. Вынужден был пойти на это. Мне нужно вас предупредить. В машине мы будем не одни.
— То есть как? — возмутился Ольшевский очень спокойным, без интонации, голосом, не меняя шага.
— Непредвиденные обстоятельства. Мы их сбросим по пути.
— Господин Чехов, вы пьяны. Вы идиот. Вы с ума сошли.
— Господин Ольшевский, я все объясню после. Они совершенно безобидные — будущий священник и девушка. Девушку вы, возможно, знаете, а у священника с собой жим-за-жим. Когда увидите, многое поймете. Ничего страшного, уверяю вас.
— Жим-за-жим?
— Да. Возможно, он умеет на нем играть.
Ольшевскому не понравился тон Чехова, захотелось дать Чехову в морду, но он не показал виду. Чехов ни разу его не подводил — исполнительный, очень умелый, хорошо соображает. А говорить о деле в машине все равно нельзя. Да и не нужно. И отступать некуда.
— Здравствуйте, — холодно сказал он, садясь на переднее сидение.
— Здравствуйте, — нестройным хором откликнулись с заднего.
Чехов влез за руль, включил мотор, и сразу пошел через мост, рявкнув сигналом на двух пенсионеров, страстно о чем-то спорящих, возможно о том, как сегодняшняя их пенсия коррелируется с прожиточным минимумом.
— Как машина? — спросил Ольшевский.
— Хороша, — откликнулся Чехов.
Это означало, что Чехов проверил средство передвижения на наличие звукопередачи и звукозаписи, и все чисто. Хвалить ходовые качества внедорожника он, опытный, не стал бы. Маршрут он выбрал очень странный — как и полагалось. Проехав Нарвские Ворота, он по переулкам дорулил до Автово, сделал петлю в Дачном, по Ленинскому добрался до Московского шоссе, и некоторое время спустя по прямой вылетел на Эм-Десять. Всё это время все четверо молчали, и только иногда, на ухабах, хрипло выдавал короткие россыпи нот жим-за-жим на коленях у Стеньки.
И дальше молчали. Стенька, кажется, уснул. Не доезжая двух километров до Большого Опочивалова, Чехов съехал на обочину и выключил фары. Не говоря ни слова, он и Ольшевский одновременно вышли из машины и отошли на двадцать шагов вперед. Аделина внимательно вглядывалась в темноту — но ничего не видела.
Вот тут меня и прикончат, подумала она. И еще раз подумала тоже самое. И еще раз. Эдька оставил ключи в зажигании. Мотор работает! Можно — быстро пробраться на переднее сидение, включить скорость, вдавить в пол педаль, и куда-нибудь ехать. Может, именно на это Эдька и рассчитывает? А этот — начальник его, наверное — не понимает? Самое время.
Она подавила очередной приступ тошноты. В голове вдруг резко прояснилось, и она поняла, до мельчайших деталей, что именно и как ей нужно делать.
Она подалась вперед, но тут Стенька вдруг завалился набок, прямо ей на колени, и всхрапнул громко. Она стала его отодвигать, он ворчал и сопротивлялся, она встряхнула его — ему ведь тоже не поздоровится сейчас! — он проснулся, но не мог понять, где он и что происходит.
Она рванулась вперед, к светящемуся щитку, к рулю, но правая нога, оказывается, затекла и слушаться отказалась. В этот момент вернулись Эдька и его начальник — заметно повеселевший, даже смеющийся!
Отлегло, полегчало. Смеющийся — это хороший знак. Тихо-тихо, Аделина перевела дыхание.
А раз нет опасности, сообразила она, значит, можно говорить.
— Куда мы едем? — спросила она.
— В Белые Холмы, — сказал эдькин начальник веселым голосом. — Именно так — с ударением на первом слоге — Холмы, а не ХолмЫ. Тамошний народ не любит, когда название их замечательного города коверкают все, кому не лень. Попутчик ваш, видимо, уснул?
— Нет, я не сплю, — откликнулся Стенька. — А как вас зовут, как к вам обращаться?
— Вы в сан посвящены ли? — осведомился эдькин начальник, не отвечая на стенькин бестактный вопрос.
— Нет еще.
— Но морально готовы?
— Это смотря к чему, — Стенька потер лицо ладонями. — Нет ли у кого воды или сока? Пить хочется ужасно.
— Эдуард, — позвала Аделина. — Нельзя ли…
— Через десять километров будет стоянка, — откликнулся Эдуард. — Суперцивилизованная. Как в Норвегии. Там и поссым все четверо.
Начальник его снова рассмеялся. Возможно, у него был веселый характер.
Тепедия, как в просторечии называли концерн ТПДИ, владевший, помимо многого прочего, разветвленной сетью радио и теле каналов, больше не существовала, но каналы продолжали работать. Также не прекратили работу многочисленные ветви и филиалы концерна, занимающиеся основной его деятельностью — добыванием ископаемых.
Меж тем в гостиницу «Русский Простор», самую лучшую в Белых Холмах, стали постепенно стягиваться из разных концов весьма странные гости.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ГОСТИ
Весь вечер лило, как из ведра, а к ночи поуспокоилось — просто накрапывало, текло больше с крыш и деревьев, чем с неба. Такси с новгородским номером въехало на полукруг у бокового входа гостиницы. Шофер посмотрел на привратника, а привратник на шофера. Пожав плечами, привратник открыл массивный зонтик почти пляжных размеров и шагнул к задней двери.
Женщине, вышедшей из машины, было лет сорок. Приглядевшись к несколько восточным чертам ее лица, к черным, мягкой волной, волосам, к богатым тряпкам, привратник сообразил, что это та самая — знаменитость, прибывшая на гастроли в Белые Холмы, и завтра у нее шоу, и наверняка она, как многие восточные люди, щедро дает на чай. Услужливо проведя даму под козырек над входом, он вернулся к машине и вместе с шофером они перетащили к вертящейся стеклянной двери массивные чемоданы.
— Благодарю вас, — с достоинством сказала восточная дама, небрежным жестом открывая изящную кожаную сумочку и расплачиваясь с шофером.
— Вы ведь и есть Амалия Акопян? — спросил голосом, окрашенным радостью узнавания, привратник.
Восточная дама снова запустила руку в сумочку, вынула оттуда пластик жевательной резинки, положила резинку в рот, и стала ее жевать, слегка, но вовсе не неряшливо, причмокивая, и глядя спокойно, но неотрывно, на привратника.
— Вы… есть… — привратник смутился.
Прошло секунд десять. Привратник кивнул и торопливо отворил и зафиксировал створку вертящейся двери таким образом, что в стеклянном барабане получился проход, и можно было посетителю пройти, а привратнику протащить чемоданы, в вестибюль, не толкая перед собой вертящуюся дверь. По инструкции, так следовало поступать всегда, когда прибывали постояльцы с чемоданами. Обычная дверь была бы удобнее, но, очевидно, проектировщики считали вертящуюся неотъемлемым атрибутом гостиниц. Оказавшись в вестибюле, дама красивым шагом проследовала к стойке. Высокая. Изящная.