Шведские спички - Ро­бер Са­ба­тье 6 стр.

В шко­ле на ули­це Клинь­ян­кур учи­тель Гам­бье, ко­то­ро­го про­зва­ли Би­биш, со­хра­нил от ста­рых ме­то­дов вос­пи­та­ния при­выч­ку хва­тать де­тей за во­ло­сы у вис­ков и боль­но их дер­гать, улы­ба­ясь при этом с фаль­ши­во лю­без­ным ви­дом (да­бы ог­ра­дить се­бя от воз­мож­ных жа­лоб со сто­ро­ны ро­ди­те­лей); так что луч­ше бы­ло, по­жа­луй, не рис­ко­вать и не под­вер­гать се­бя этой со­мни­тель­ной лас­ке, со­про­во­ж­дае­мой из­де­ва­тель­ской ско­ро­го­вор­кой, да еще с юж­ным ак­цен­том: «Зна­чит, мсье не учит уро­ков, ста­ло быть, мсье — ду­ра­лей, боль­шой ду­ра­лей…» — что за­став­ля­ло хо­хо­тать дру­гих школь­ни­ков.

То­му ве­че­ру су­ж­де­но бы­ло на­все­гда за­пе­чат­леть­ся в па­мя­ти Оли­вье. Мно­го лет спус­тя он вспом­нит все до ме­ло­чей и за­но­во пе­ре­жи­вет; не на­чер­тал ли тот ве­чер гру­бую де­мар­ка­ци­он­ную ли­нию в его жиз­ни? Еще весь в сво­ем не­на­деж­ном раю, ко­то­ро­му зав­тра пред­стоя­ло рух­нуть, он пе­ре­лис­ты­вал стра­ни­цы учеб­ни­ка ис­то­рии, рас­смат­ри­вал ее дей­ст­вую­щих лиц: вот Фран­циск I, без­вкус­но на­ря­жен­ный, рас­кры­ва­ет объ­я­тья Кар­лу V в тем­ном стро­гом пла­тье, вот Ген­рих II и Диа­на де Пу­а­тье в винь­ет­ке из «са­ла­мандр» при­сут­ст­ву­ют при каз­ни ере­ти­ков, вот Ра­вай­як, на­но­ся­щий удар кин­жа­лом Ген­ри­ху IV на ули­це Фер­ро­нри… Оли­вье лис­тал стра­ни­цы, про­чи­ты­вал чуть даль­ше, чем за­да­но, и го­во­рил Вир­жи­ни:

— Рас­ска­жи мне о Ген­ри­хе Чет­вер­том, рас­ска­жи о Лю­до­ви­ке Че­тыр­на­дца­том…

Не как нау­ку вос­при­ни­мал маль­чик ис­то­рию Фран­ции, а ско­рей как чу­дес­ные ле­ген­ды, как кра­си­вые сказ­ки, чуть бо­лее прав­ди­вые, чем сказ­ки Пер­ро.

По­том бы­ла са­мая при­ят­ная ве­чер­няя про­це­ду­ра. Прин­ца ук­ла­ды­ва­ли спать: ведь ка­ж­дый ре­бе­нок — принц для сво­ей ма­те­ри, ес­ли она его лю­бит. Ему взби­ва­ли по­ду­шеч­ку, хо­ро­шо рас­прав­ля­ли про­сты­ни, что­бы не бы­ло скла­до­чек, за­бот­ли­во ук­ры­ва­ли до са­мо­го под­бо­род­ка, и вот еще лас­ка, еще по­це­луй пе­ред сном, за­тем шо­рох юб­ки, стук ка­пель из кра­на, еще ка­кой-то да­ле­кий, не­яс­ный шу­мок — и сво­бод­ное, сча­ст­ли­вое со­скаль­зы­ва­ние в дре­мо­ту.

*

Сколь­ко бы ни про­шло вре­ме­ни, ни­ко­гда он не за­бу­дет сво­его про­бу­ж­де­ния в тот день. Мать спа­ла. Ве­ро­ят­но, бы­ло еще ра­но. Оли­вье за­крыл гла­за, чтоб еще под­ре­мать, но яр­кий свет про­са­чи­вал­ся сквозь по­лу­от­кры­тые, ис­то­чен­ные вре­ме­нем де­ре­вян­ные став­ни и ме­шал ему. То­гда маль­чик под­нял­ся с кро­ва­ти, чтоб за­брать­ся к ма­те­ри и при­кор­нуть ря­дыш­ком, при­жав­шись гу­ба­ми к ее ру­ке. Ко­жа этой ру­ки бы­ла хо­лод­ной, и ре­бе­нок под­тя­нул одея­ло по­вы­ше. Он за­был­ся сном, по­том про­снул­ся опять, и ему по­ка­за­лось, что вре­мя дви­жет­ся без­на­деж­но мед­лен­но. Зву­ки ули­цы бы­ли ка­кие-то стран­ные, ша­ги про­хо­жих не име­ли то­го ре­зо­нан­са, ка­кой бы­ва­ет спо­за­ран­ку. Со дво­ра до­но­си­лись об­рыв­ки фраз, ко­то­ры­ми со­сед­ки об­ме­ни­ва­лись из окоп. Где-то вда­ли про­гу­дел ав­то­мо­биль­ный сиг­нал. Оли­вье каш­ля­нул, не­сколь­ко раз по­вер­нул­ся в по­сте­ли, на­де­ясь раз­бу­дить этим мать.

А поз­же, ко­гда раз­дал­ся стук в став­ни, маль­чик уже по­те­рял вся­кое пред­став­ле­ние о вре­ме­ни. Он ус­лы­шал зна­ко­мые го­ло­са обыч­ных по­се­ти­те­лей ма­га­зи­на. Кто это там? Ма­дам Ша­минь­он, ма­дам Шлак, ма­дам Хак? С ули­цы зва­ли:

— Вир­жи­ни, Вир­жи­ни, по­че­му ты не от­кры­ва­ешь? — по­том об­ра­ти­лись к не­му: — Эй! Ма­лыш, Оли­вье, что там у вас де­ла­ет­ся? Раз­бу­ди ма­му! Уж боль­но она се­го­дня раз­не­жи­лась… Мо­жет, за­бо­ле­ла? Вир­жи­ни, Вир­жи­ни…

— Да-да, сей­час я ее раз­бу­жу, — от­ве­тил Оли­вье.

Он лас­ко­во про­вел по ще­кам ма­те­ри и не­сколь­ко раз по­це­ло­вал ее око­ло уха. Но так как она все не дви­га­лась, маль­чик по­ду­мал, что это иг­ра, и за­пел: «По­ра, по­ра»… Он при­под­нял ее ру­ку, но ру­ка упа­ла.

Оли­вье сно­ва по­ду­мал, что мать с ним иг­ра­ет, что она лишь при­тво­ря­ет­ся спя­щей и вско­ре, не вы­дер­жав, рас­сме­ет­ся. Он го­во­рил с ней, тя­нул за ру­ки, по­вер­нул ее го­ло­ву, но Вир­жи­ни слов­но ока­ме­не­ла. Жи­вы­ми ка­за­лись толь­ко ее длин­ные во­ло­сы, рас­сы­пав­шие­ся во­круг ли­ца.

На­пу­ган­ный, маль­чик по­до­шел к ок­ну и ска­зал че­рез став­ни:

— Ни­как не мо­гу ее раз­бу­дить…

— От­крой нам, от­крой ско­рей…

Все еще ко­леб­лясь, он по­смот­рел в сто­ро­ну ма­те­ри, как бы спра­ши­вая у нее раз­ре­ше­ния, и по­шел к две­рям, снял за­движ­ку, по­вер­нул руч­ку. На стек­ле бы­ла на­клее­на двер­ная рек­ла­ма — со­бач­ка изо всей си­лы тя­ну­ла сво­его хо­зяи­на за проч­ные под­тяж­ки под на­зва­ни­емЭкс­т­ра­супль . От­крыв дверь, Оли­вье сбро­сил крю­чок с де­ре­вян­ных ста­вень, они рас­пах­ну­лись, впус­тив в ком­на­ту яр­кий свет.

Жен­щи­ны, тол­ка­ясь в уз­ком про­хо­де, ки­ну­лись в ма­га­зин. За­тем, от­стра­нив маль­чи­ка, они хлы­ну­ли в спаль­ню. Оли­вье, оше­лом­лен­ный этим на­по­ром, по­бе­жал за ни­ми, но од­на из жен­щин от­толк­ну­ла его: «Обо­ж­ди там. Не хо­ди!» То­гда он за­кри­чал: «Ма­ма! Ма­ма!» Он сто­ял за две­рью ком­на­ты с тре­вож­ным, пол­ным от­чая­ния ли­цом, ис­пу­ган­но при­жав ру­ки к гру­ди. Спер­ва он слы­шал шум го­ло­сов, вос­кли­ца­ния, вздо­хи, по­том во­ца­ри­лось дол­гое, очень дол­гое мол­ча­ние.

На­ко­нец из спаль­ни вы­шли две жен­щи­ны, они пе­ре­шеп­ты­ва­лись, ис­ко­са по­гля­ды­вая на не­го. Их из­ме­нив­шие­ся ли­ца по­хо­ди­ли на мас­ки. Од­на из них — это, ка­жет­ся, бы­ла ма­дам Ша­минь­он, а мо­жет быть, и ма­дам Виль­де — все по­вто­ря­ла ему: «Здесь по­будь, здесь», — и уш­ла из ма­га­зи­на, по­тря­сен­но взды­мая вверх ру­ки.

Оли­вье на мгно­ве­ние оза­да­чен­но за­мер, по­том бро­сил­ся в спаль­ню, к ма­ме, чтоб ук­рыть­ся под ее за­щи­той или чтоб за­щи­тить ее, про­скольз­нул ме­ж­ду дву­мя со­сед­ка­ми, ко­то­рые пы­та­лись по­ме­шать ему по­дой­ти к кро­ва­ти, где по-преж­не­му не­дви­жи­мо ле­жа­ла Вир­жи­ни. Од­на из жен­щин за­кры­ла ли­цо маль­чи­ка ла­до­нью, пах­нув­шей чес­но­ком, при­жа­ла его к се­бе и под­толк­ну­ла к две­ри. Оли­вье хо­тел за­кри­чать, но вдруг по­те­рял го­лос. Он по­ду­мал, что сей­час его по­бьют, и, чтоб убе­речь се­бя от уда­ров, вы­ста­вил ло­коть над го­ло­вой. То­гда жен­щи­на ре­ши­лась ска­зать ему прав­ду. Ей хо­те­лось сде­лать это по­мяг­че, но ее го­лос про­зву­чал мрач­но:

— По­слу­шай, ма­лыш, по­слу­шай, у те­бя нет боль­ше ма­мы.

И так как он гля­дел на нее, не по­ни­мая в чем де­ло, жен­щи­на до­ба­ви­ла ме­ло­дра­ма­ти­че­ским то­пом:

— Умер­ла твоя мать. По­ни­ма­ешь, умер­ла.

И еще чей-то го­лос при­сое­ди­нил­ся, чтоб его убе­дить:

— Да, умер­ла она,скон­ча­лась , бед­ный ма­лыш!

И боль­ше он ни­че­го не пом­нил. Ог­ром­ная чер­ная ды­ра в па­мя­ти. Все кру­гом бы­ло за­пол­не­но ка­ки­ми-то кри­ка­ми, по­хо­жи­ми на во­пли ноч­ных птиц. Чей-то дол­гий вой, быть мо­жет, вы­рвав­ший­ся у не­го са­мо­го или у ко­го-то дру­го­го. Все пе­ред ним кру­жи­лось. Со­ле­ная во­да на ли­це. Дрожь во всем те­ле, су­до­ро­ги. Не­вы­ра­зи­мый страх, жи­вот­ный, удуш­ли­вый. Страш­ное ощу­ще­ние: ведь он спал ря­дом с мерт­вой. Не с ма­те­рью ря­дом, а с по­кой­ни­цей. И он ее тро­гал, лас­кал, це­ло­вал. За­жав ку­лач­ка­ми гла­за, Оли­вье за­но­во от­кры­вал ужас ос­тек­ле­нев­ше­го взгля­да, сты­ну­щей пло­ти. Он с яро­стью сдав­ли­вал свои ве­ки. Он упал на­взничь, скрю­чил­ся, свер­нул­ся в клу­бок, как за­ро­дыш в яй­це, слов­но обо­ро­ня­ясь ото всех. Ведь ни­что его боль­ше не за­щи­ща­ло. Те­ло его ста­ло дряб­лым, как у ра­ка-от­шель­ни­ка, ут­ра­тив­ше­го свой пан­цирь.