Прости, – он моментально натянул брюки. – Я сейчас же провожу тебя домой!
– Не стоит. Просто посади меня в такси. Уже поздно, и вдвоем мы привлечем внимание, – я застегивала пуговки, и мои движения гипнотизировали Анри.
– Об этом не может быть и речи. Я провожу тебя до двери твоего дома. Иначе я не смогу уснуть, беспокоясь о тебе, – руки его тянутся к моей груди, голос становится приглушенным, и я знаю, что за этим последует. – Это я для того, что бы ты пожалела меня поцелуем.
– От тебя не отвяжешься… – сдалась я, позволяя его нервным рукам расстегнуть лиф вновь.
Я нервничала, когда мы прошли мимо дежурной по этажу, удачно – в одиночестве – спустились на лифте, и гордо промаршировали мимо охраны, из-за позднего времени и отсутствия гостей, не знающей чем себя занять. Вслед нам я услышала, как они обсуждали достоинства моей фигуры.
Подъехав на такси к моему дому, Анри настоял на том, чтобы проводить меня к двери моей квартиры Соседские подростки, игравшие на гитаре, заинтересованно посмотрели нам в след, и тут же забыв о нас, продолжили свою грустную песню о таганской тюрьме.
Мы прощались. Подарив Анри чувственный поцелуй, я пошутила, что теперь он может спать спокойно. Он, застонав, посетовал на мое безжалостное сердце и потянулся к моим пуговкам. Боже, надо прекращать, иначе измучим себя! Я поцеловала его в щеку и напомнила, что его ждет такси. Видя мою непреклонность, Анри, с неохотою, все же вышел из подъезда.
Войдя в темную прихожую, я на ощупь включила свет. Тишина. Только из-под двери моей комнаты пробивается тонкая полоска. Вообще-то в комнате я живу вместе с младшей сестрой Лерой. Валерия младше меня на два года, и имеет среди ровесников самый вредный характер.
– Уж ты, где жена шаталася, на каком подворье, на какой площади, что истрепаны твои волосы, сарафан на тебе… – Лерка самозабвенно перевирала "Песнь о купце Калашникове".
Она готовилась к поступлению в институт, занималась днем и ночью, что положительно повлияло на ее знания русской литературы, полностью утраченные в школе. В качестве отдыха от "противных, никому не нужных" литературных произведений", моя сестрица обожала решать задачки с такими функциями, что мне, гуманитарию, не то, что решить, но и выговорить было сложно.
С сестрой мы абсолютно не похожи. Она – шатенка, с девичьей еще, но ширококостной фигурой, глаза у Лерки на порядок красивее моих, огромные, голубые, с загибающимися черными ресницами. Как в мультике про Буренку из Масленкина, такую милую коровку, заблудившуюся в лесу и чуть не съеденную волком, в итоге, попавшем под обаяние Буренки.
– Мазер с фазер спят, – доложила Лерка.
– Хоть в этом повезло, – устало откликнулась я.
– Где тебя так замордовали, систер? – в общении с родственниками Лерка употребляла английские аналоги на московском диалекте.
– С Аллочкой гуляли, – неудачно соврала я.
– Видела я твою Аллочку два часа назад, с нашими пацанами на лавочке курила, – ехидно выложила Лерка.
– Дожили. Небось еще и "Таганку" голосила, – мне было все равно, что я соврала Лерке.
Сон. Мне нужен здоровый, восьмичасовой сон. Завтра состоится Аллочкин допрос, а я еще не решила, рассказать ли ей о перемене в наших с Анри отношениях.
Уснуть, забыться, даже сны не видеть. Гасите свет, систер!
Глава третья
Проснувшись утром, побрела в ванную и онемела от ужаса… Ну и видок! Из зеркала на меня смотрело бледное изможденное лицо, со спутанными, торчащими в разные стороны волосами, от выпитого вчера шампанского во рту сухость и желание испить холодной водицы прямо из под крана.
Срочно исправлять ситуацию!
Две минуты простояла я под прохладным душем, затем энергично растерлась полотенцем, закапала в глаза голубые капли, привезенные знакомой шереметьевской стюардессой из Каира. Теперь, если я кому-то поклянусь на голубом глазу, то не совру ни капли – белки глаз от этого средства и в правду становятся голубыми.
Два мазка губной помады, два пшика польского освежителя для полости рта – больше нельзя, у освежителя спиртовой привкус и сослуживцы могут подумать, что я похмелялась после вчерашнего. Надела любимые джинсы, одной рукой застегивая кнопки на блузке, другой набирая Аллочкин номер.
– Здравствуйте дядя Костя, Аллочка уже готова?
– Готова, готова. Здравствуй Неле. От сковороды с яишней не могу оторвать, вот прорва, не гляди что худенькая. Алка, тебе Неле звонит, что сказать?
В трубке послышался Аллочкин голос, кричащий отцу с кухни.
– Спасибо, дядя Костя, я слышала, – опередила я Аллочкиного отца, чтобы не слушать ее речь с начала, да еще и с комментариями.
Аллочкин отец называл меня не иначе как Неле. Дело в том, что у Аллочкиной семья есть домашняя любимица, брехливая болонка по кличке Гелька, и уменьшительно-ласкательный вариант моего имени напоминал ему собачье. Для себя же я решила, что он меня просто уважает.
Неле меня назвал мой папенька, в прошлом профессиональный музыкант, нынче "лабух", зарабатывающий деньги в заводском оркестре, сопровождающем советские праздники, демонстрации, партийные собрания и прочую коммунистическую агитку. Но более доходной статьей считалось музыкальное обслуживание похорон и свадеб, о котором с нуждающимися работягами завода договаривался руководитель оркестра Папенька мой был человеком образованным, разносторонним и начитанным. Когда он был свободен от репетиций, похорон и свадеб, а соответственно трезв, я всегда видела его с книгой в руке. В последнее время, правда, это случалось все реже и реже. То ли жители нашего района чаще стали жениться и умирать, то ли оркестрик стал чаще репетировать. Для этого, в просторном чехле папенькиного баса Б-2, всегда хранился дежурный стаканчик и собрана кое-какая закусочка. В теплое время года "репетировали" они в близлежащем парке "Таганский" и после "репетиций" всем составом искали утерянные валторны, кларнеты или какую-нибудь другую духовую мелочь, в кустах зеленых насаждений.
Тем не менее, своим именем я была обязана героине известного романа бельгийца Шарля де Костера "Тиль Уленшпигель". Когда я была маленькая, папенька обещал мне, что, став молодой девушкой, я обязательно найду своего Тиля, и мы будем жить долго и счастливо и никогда не состаримся.
Положив телефонную трубку, прихватив сумочку и бросив на ходу заспанной Леркиной мордашке "Пока!", я покинула отчий дом.
Три минуты ожидания запаздывающей Аллочки я провела, подставив лицо утреннему, июльскому солнцу. Наконец состоялся выход королевы нашего двора.
– Привет нашим доблестным борцам за дело мира! Как крепнет советско-французская дружба? – Аллочка имела на зависть выспавшийся вид и собиралась вытряхнуть из меня все детали вчерашнего свидания с Анри.
– Имей жалость, чувствую себя как та лягушонка, что попала под асфальтоукладочный каток.
– Эх, мальчики-мальчоночки помяли мне юбчоночку! – чуть ли не пошла в присядку Аллочка. – Часом, не Анрюша ли тебя так укатал?
– Анрюша?!
– А что, все ж по православному, а то Анри, Анри, ровно как собака лает.
Басурмане! – веселилась моя подруга.
– Нет сил, с тобой препираться, Анрюша так Анрюша, – согласилась я.
– Ладно, бежим, по дороге расскажешь, как развлекалась, пока подруга в оконце все глаза проглядела. – Аллочка потянула меня за руку к подъезжающему к тротуару троллейбусу.