Спустившись примерно на сотню ступеней, мы обнаружили дверь, на которой был начерчен ярко‑красный знак – в языках Урса подобных букв я не встречал. Спустя мгновение я услышал шаги наверху. На двери не было ни замка, ни ручки, но я навалился на нее всем весом, и после непродолжительного сопротивления она открылась. Иона последовал за мной. Дверь так быстро захлопнулась за нами, что я ожидал страшного грохота, но так и не дождался.
В комнате было почти темно, но когда мы вошли, свет стал гораздо ярче. Удостоверившись, что кроме нас там никого нет, я воспользовался этим светом, чтобы хорошенько рассмотреть Иону. Лицо его все еще было неподвижным, – как тогда, в вестибюле, когда он сидел у стены, но уже не пугало своей безжизненностью. Оно стало похожим на лицо человека, пробуждающегося от сна, а по щекам пролегли влажные бороздки слез.
– Ты меня узнаешь? – спросил я, и он молча кивнул. – Иона, я должен вернуть «Терминус Эст», если смогу. Я бежал, как последний трус, но теперь у меня была возможность подумать, и я считаю, что должен возвратиться за ним. В ножнах письмо к архону Тракса, да и все равно, я не перенесу разлуки с этим оружием. Но если ты попробуешь выбраться отсюда без меня, я тебя пойму. Ты ко мне не привязан.
Казалось, он не слышит ни единого слова.
– Я знаю, где мы, – проговорил он, вытянув руку и указывая на что‑то, что я вначале принял за складную ширму.
Я был так рад, что он заговорил, что, хотя бы для того, чтобы просто еще раз услышать его голос, спросил:
– Так где же мы?
– На Урсе, – раздался ответ, и он направился к сложенным панелям. На обращенной к нам стороне имелось что‑то вроде россыпи бриллиантов. Я разглядел и корявые эмалевые знаки, как тот, что я видел на двери. Но эти буквы не показались мне более странными, чем то, что произошло с Ионой, когда он раздвинул панели. Его былая скованность исчезла без следа, но прежним Ионой он не стал.
Именно тогда я все понял. Каждому из нас, наверное, приходилось видеть, как человек, потерявший руку (подобно Ионе) и заменивший ее протезом, совершает какое‑нибудь действие, в котором участвуют обе руки – и настоящая и искусственная. То же самое я наблюдал, когда Иона возился с панелями, но дело в том, что чужой казалась его рука из плоти и крови. Тогда я понял и его слова о том, что при крушении корабля было уничтожено его лицо.
Я пробормотал:
– Глаза… Они не могли заменить глаза. Верно? И дали тебе это лицо. А он был мертвым?
Взгляд Ионы ясно говорил о том, что он едва ли до этого осознавал мое присутствие.
– Он был на площадке, – после долгого молчания ответил он. – Мы убили его случайно. Мне потребовались его глаза, горло и некоторые другие части.
– Так вот почему ты терпел общество палача. Ты машина.
– Ты ничуть не хуже, чем все остальное ваше племя. Помни, что задолго до того, как мы повстречались, я стал одним из вас. Теперь я хуже, чем ты. Ты бы не бросил меня, а я тебя бросаю. У меня появился шанс, и именно к нему я стремился долгие годы, обшаривая все семь континентов этого мира в поисках иеродулов и пытаясь приспособить ваши неуклюжие механизмы.
Я вспомнил, что произошло с тех пор, как я принес нож Текле, и, хотя не вполне понимал его слова, сказал:
– Если это твой единственный шанс, иди, и удачи тебе. Если я когда‑нибудь встречу Иоленту, скажу ей, что ты любил ее, и ничего больше.
Иона покачал головой.
– Неужели ты не понял? Я вернусь за ней, когда меня исправят. Когда стану здравым и цельным.
Потом он вступил в круг панелей, и в воздухе над его головой появилось нестерпимо яркое сияние.
Как глупо называть их зеркалами. По сравнению с зеркалами они то же самое, что небесный свод – по сравнению с воздушным шариком.
По сравнению с зеркалами они то же самое, что небесный свод – по сравнению с воздушным шариком. Конечно, они отражают свет, но это, как мне представляется, всего лишь часть их истинного назначения. А оно в том, чтобы отражать истинную реальность, метафизическую субстанцию, что лежит в основе материального мира.
Иона задвинул за собой панели и передвинулся в центр круга. Некоторое время, в течение которого можно прочесть самую короткую молитву, какие‑то провода и сияющая металлическая пыль плясали над панелями, потом все исчезло, и я остался один.
Я нашел этаж, где находился вестибюль, лишь благодаря чистейшей случайности. Едва я сошел с лестницы, как понял, что оказался как раз в том месте, где стояли хастарии, когда мы с Никарет беседовали у серебряной каталки. Именно это место и было самым опасным, поэтому я замедлил шаг. Справа виднелось примерно с полдюжины дверей: все в резных деревянных рамах, и все при ближайшем рассмотрении оказались забитыми наглухо и посеревшими от старости. Слева была только одна дубовая, источенная жучком дверь, через которую солдаты протащили нас с Ионой. Напротив нее открывался вход в вестибюль, а за ним – тоже ряд заколоченных дверей, в конце которого виднелась вторая лестница. По‑видимому, вестибюль занимал весь этаж этого крыла Обитатели Абсолюта.
Я бы и не подумал замешкаться, если бы коридор не оказался совершенно пустым.