– Глупости, – возразил второй крестьянин, – мертвые не оживают, и яшмового аравана никто не убивал. Вместо него зарезали барашка и представили гнусному министру печень и сердце барашка. А яшмовый араван с тех пор бродит по ойкумене и творит чудеса: бывает, выйдет из леса к косарям, только взглянет – а копны уже сметаны.
Холодок пробежал по спине проснувшегося Бьернссона. Первый крестьянин задумчиво поглядел туда, где золотились копны, и сказал:
– Да! Мы ведь думали, тут на неделю работы, – а управились за день.
Так человека в конопляных башмаках и куртке, подхваченной гнилой веревочкой, впервые назвали воскресшим яшмовым араваном: араваном Арфаррой.
В это время был такой случай. У одного горшечника из города Ламасса в провинции Харайн завелась дома нечисть. Днем еще ничего, а ночью – бегают, визжат, бьют готовый товар… Всех женщин перепортило. Горшечник ходил сначала к казенным колдунам, потом к черным – ничего не помогало. Как‑то утром соседка ему говорит:
– Знаешь, я вчера во сне побывала в небесной управе, и мне сказали, что у деревни Белый Желоб под именным столбом спит человек. Разбуди его и поклонись в ноги: он тебе поможет.
Горшечник тотчас же отправился в путь, и, действительно, нашел под именным государевым столбом человека. Тот сидел и ел лепешку. Горшечник рассказал ему все.
– А я‑то тут при чем, – сказал святой сурово.
Но горшечник, как было велено, не отставал от него, плакал и стучался головой. Святой встал и пошел: горшечник быстро пополз за ним на коленях. Так он полз часа два. Наконец святому надоело, он сломил ветку, стегнул ей по земле и подал горшечнику:
– На! Пойдешь домой, отхлещешь этим каждую половицу: вся нечисть сгинет.
Горшечник поспешил домой, – и что же! С того дня все бесы пропали совершенно.
Этот святой был яшмовый араван.
А еще была такая история: одна женщина хотела пойти и поговорить с яшмовым араваном, он как раз недавно проходил мимо соседнего селенья. У околицы ее нагнал староста:
– Куда идешь?
Женщина распищалась, как мышь под сапогом, а староста вытащил плетку и погнал ее домой, сказав, что она и так задолжала кругом господину Айцару, и что дела ее поправятся скорее, если она будет плести кружева, нежели бегать за попрошайками.
Женщина вернулась, стала плести кружева и горько плакать. Вдруг все как‑то прояснело перед ее глазами, и она услышала все те ответы, которые хотела услышать от яшмового аравана. Все было внятно и просто: а когда женщина очнулась, то увидела, что сплела кружев втрое больше, чем обычно.
Вскоре после этого случая Бьернссон проходил через маленький уездный городок, недалеко от Архаданских исправительных поселений, и остановился, не в первый уже раз, у крестьянина по имени Исавен, уважаемого одними за зажиточность, а другими за добропорядочность. Хозяин принял бродячего монаха радушно. Накормил, разговорился. В доме как раз гостило несколько чиновников.
– Жаль, – промолвил один из чиновников, что человек, обладающий такими достоинствами, как ваши, уклонился от служения государю, – если бы вы служили государю, вам не пришлось бы довольствоваться чашкой риса.
Бьернссон возразил:
– А если бы вы могли довольствоваться чашкой риса, вам бы не пришлось служить государю.
Утром праведник засобирался в путь. Хозяин вынес ему на прощание корзинку с едой. Там лежали сладкие апельсиновые лепешки, козий сыр, кусок копченой свинины и еще много всякого добра, а поверх всего крестьянин положил красивый шерстяной плащ.
Бьернссон взял лепешки и сыр, а от остального отказался.
– Друг мой, – взмолился хозяин, – нехорошо отказываться от подарков, сделанных от чистого сердца. Ты делаешь меня плохим человеком в глазах деревни, скажут: «Праведник не взял у богача».
Ты делаешь меня плохим человеком в глазах деревни, скажут: «Праведник не взял у богача».
Бьернссон улыбнулся и сказал:
– Что ж! Я, пожалуй, попрошу у тебя подарок.
Крестьянин запрыгал от радости.
– У тебя, – продолжал Бьернссон, – есть сосед по прозвищу Птичья Лапка, и у него пятеро ребятишек. А он, за долги, уступает тебе поле. Оставь это поле ему.
– Вай, – сказал крестьянин, – это же глупость, а не человек. И я заплатил ему за это поле!
– Ты что, Бог, – сказал Бьернссон, чтобы называть человека глупостью? И разве я говорю, что ты не по праву берешь это поле? Я говорю – иди и попроси у него прощения, и от этого прощения урожай на твоих полях будет много больше.
И как праведник сказал, так оно и вышло.
Так‑то Бьернссон стал просить подарки и проповедовать, что дело не в богатстве, а во внутреннем строении души. Бывает, что завистлив бедняк, бывает, что завистлив богач, а дурная зависть портит всякое дело. Бьернссон понял, что если он не будет говорить, то ему припишут чужие слова. А если он будет говорить, то его слова будут значить, может быть, не меньше, чем слова господина первого министра.
В начале осени в доме госпожи Архизы был праздник; катались на лодках, пускали шутихи. Праздник был отчасти по случаю дня Небесной Черепахи, отчасти по случаю приезда в город первого богача Харайна, господина Айцара. Айцар был человек не слишком образованный, однако из тех, в чьих руках деньги размножаются, как кролики. В народе таких людей считают оборотнями. Киссур был среди меньших гостей, и Айцар ему страшно не понравился, – у этого человека были слишком широкие кости, и слишком грубый голос, и само его занятие было не из тех, что способствуют добродетели и справедливости.
За ужином толстый Айцар принялся громко рассуждать о прошлогоднем государевом манифесте; ни для кого не было тайной, что сочинял манифест сам господин Нан. Манифест призывал подавать доклады о том, как улучшить состояние народа в ойкумене, и все знали, что лучшие из докладов будут оглашены через восемь месяцев пред лицом государя в зале Ста Полей.
Некоторые из молодых чиновников собирались писать доклады и, пользуясь случаем, стали расспрашивать господина Айцара о мнениях и предпочтениях первого министра, близкого его друга. Господин Айцар пожевал губами, ополоснул розовой водой руки из услужливо подставленного кувшина, и сказал:
– Господин Нан сведущ в классиках, уважает традицию. Посмотрите на манифест: какое богатство цитат! Ни одной строки, которая не была бы взята из сочинений древних.
Тут Киссур ступил вперед и громко сказал:
– Господин Нан невежественен в классиках, или нарочно перевирает цитаты. Вот: в своде законов государя Инана сказано: "Чтобы чиновник не мог взять у крестьянина даже яйцо, не отчитавшись во взятом. А в манифесте процитировано: «Чтобы чиновник не мог взять у крестьянина даже яйцо, не заплатив за взятое».
Гости замолкли. Господин Айцар насмешливо крякнул. «Какой позор, – подумал господин Ханда, муж Архизы, – так открыто обнаруживать свои отношения с моей женой». Один из местных управляющих Айцара изогнулся над его ухом и догадливо зашептал, что новому любовнику госпожи Архизы, видать, ревность что‑то подсказывает в отношении Айцара, но такт мешает бросать при гостях обвинения, которые заденут честь любезной начальницы.
Но господин Айцар был человек умный. Он поглядел на Архизу и на Киссура и подумал: «Госпожа Архиза сегодня очень хороша, как бывает женщина уже любимая, но еще не любовница. Видимо, люди менее проницательные боятся объяснить мальчику, в чем дело, опасаясь мести женщины добродетельной, а люди более проницательные боятся объяснить мальчику, в чем дело, опасаясь его самого. У этого юноши глаза человека свободного, и понимающего свободу как право на убийство.