Через час господин араван написал указ об аресте бродячего проповедника. Он желал угодить министру, и к тому же, – разве не из‑за яшмового аравана пропало зерно?
А еще через три часа племянник господина аравана сидел со стражниками в харчевне.
– Яшмовый араван? – сказал один из посетителей – Так кому ж неизвестно, что он живет всего в двух дневных переходах, в избушке на Кошачьей Горе.
А еще через час госпожа Архиза пришла к своему мужу с копией нового указа, села ему на колени, стала перебирать волосы и сказала:
– Друг мой! Наконец‑то этот глупец араван сам себя погубил.
– Каким образом? – изумился господин Ханда.
– Вот указ об аресте аравана Арфарры: а его племянник уже поскакал за отшельником Серым Драконом.
Господин Ханда вздрогнул. Серый Дракон был самым неприятным наследством от предыдущего начальника. Тому в свое время прислали преступника Арфарру, а вслед за преступником – секретное предписание известного свойства. Начальник лагеря заметался, потому что такие предписания – гнуснейшая вещь. И не раз бывало, что исполнишь предписание, а новый министр зовет тебя к ответу: как так? Сгубил без суда выдающегося человека! И начинается примерное наказание. И вот хитрый начальник лагеря ограничился отчетом о смерти, а самого Арфарру умолил стать отшельником неподалеку. Никто, однако, его не востребовал, наверху при имени Арфарры только неприятно трепетали души. Господин Ханда и сам отчасти трепетал, а делать что‑то боялся, поскольку старик, видимо, все же был колдуном, и мог загрызть и при жизни, и после смерти.
– Но это же указ об аресте другого Арфарры!
Госпожа Архиза засмеялась, и смех ее был как тысяча колокольчиков.
– А вот пусть в столице разбирают, кто где чью личину носит. Как возможно, чтобы этот палач сидел тихо и сам от себя не проповедовал? Видишь ли, дорогой мой, когда этот человек появится в столице, за него ухватятся все противники господина Нана, и человека, воскресившего Арфарру, господин Нан разотрет в мелкую пыль, – а воскресил его глупым указом господин араван.
Госпожа Архиза ушла в свои покои и стала красить бровки. Она красила их минут пять, а потом вдруг разрыдалась, хотя с детских лет не имела привычки рыдать, если бровки ее были выкрашены дорогой краской. Прибежала служаночка:
– Госпожа, что с вами?
– Посмотри, – стражники аравана еще тут?
Служаночка воротилась через четверть часа.
– Уже уехали, госпожа!
Архиза засуетилась.
Госпожа, куда вы?
– Ах, ты ничего не понимаешь, там же Киссур!
– Какой Киссур?
– Этот негодяй, который обманул меня! Он живет в хижине Арфарры: соглядатаи видели его с белым волком.
А, – сказала служанка, посвященная во все дела своей госпожи, – вы, стало быть, хотите, чтобы его арестовали вместе с Арфаррой, и он попал в лапки Шавашу, а этот Шаваш его искал для казни?
– Да, – закричала Архиза, – то есть нет! Ох, где же эти серые сапожки?
Серые сапожки наконец нашлись, нашелся и плащ, и курточка, – через полчаса госпожа Архиза и служанка ее, наряженные в кафтанчики рассыльных, проскакали по заднему двору усадьбы. А другая служанка сказала господину Ханде, побежавшему проведать супругу, что у госпожи разболелась голова, и она легла спать и строго‑настрого запретила ее беспокоить.
Весь месяц госпожа Архиза молилась Исие‑ратуфе, чтобы та помогла ей забыть негодяя Киссура, – а легко ли забыть человека, если каждый день просишь об этом Исию‑ратуфу?
Арфарра как‑то спросил у Киссура, куда, по его мнению, подевался из империи Клайд Ванвейлен с товарищами? Киссур скосил глаза вбок и ответил, что, судя по всему, Клайд Ванвейлен пропал в провинции Варнарайн, в правление Арфарры, бесследно.
И что очень многие в это время пропадали бесследно, из числа тех, кого Арфарре казалось одинаково опасным и казнить публично, и оставлять на свободе, и что он думал…
– Не то ты думал, – прервал его Арфарра.
В седьмой день девятой луны Арфарра был очень печален; наконец затворился в каморке и стал писать. На рассвете, уходя на охоту, Киссур заглянул в щелку: Арфарра писал и писал, а перебеленные листы клал в знакомую укладку.
День был дивный: Киссур бегал наперегонки со старым волком, хохотал, как леший, и валялся в снегу. Солнце желтое, снег белый, на снегу рыжая свежая лиса. Душа так и трепетала, пела. Что пишет Арфарра? Конечно, доклад государю.
Бывший араван Варнарайна писал скоро, перо так и летало по бумаге. Ему приходилось, однако, часто прерываться, – чернила в медном копытце то и дело замерзали. Наконец Арфарра встал, подоткнул тулупчик, разжег огонь в очаге, замесил в котелке какое‑то варево, потом вернулся к бумагам. За промасленным окошком потемнело – пошел снег. Арфарра исписал уже третий лист, и было давно уже видно, что это не доклад государю, – потому что Арфарра писал его на языке аломов, для одного Киссура, и трактовала эта бумага не об законах и наказаниях, а о человеке по имени Клайд Ванвейлен.
После третьего листа Арфарра прервался, подошел к огню и стал размешивать варево в котелке. Это был аконит, росший кое‑где внизу – бывший араван собирал яд вот уже целую неделю. Ему было очень горько. Но после того, что рассказал Киссур, у него больше не оставалось надежды поговорить с Клайдом Ванвейленом и его соплеменниками, а, стало быть, и жить дальше было бесполезно.
Главные чиновники съехались к полудню и расположились, в ожидании обеда, в саду. Яшмового аравана все не было, и господин Сият‑Даш прошел во флигель к колдуну. Бьернссон лежал, зарывшись лицом в подушку.
– Почтительнейше прошу вас пожаловать к гостям, – сказал Сият‑Даш, – что же это? То сами просились в общество, настаивали, можно сказать, а теперь – загрустили?
Бьернссон поднял безумные глаза:
– А? Да? Сейчас приду.
Сият‑Даш вышел, а колдун вновь зарылся в подушки. Он не думал ни о чем, кроме утреннего своего разговора с разбойником.
– Ну что, господин араван, пока сам не станешь в стойло, не узнаешь, каково волам? Говорят, как вас посадили сюда, так вы бросили рассказывать про внутреннее устроение души, а занялись настоящим делом?
В голосе Ниша звучало презрение к человеку, который выдавал себя за что‑то неслыханное, а на поверку оказался заурядным колдуном.
Бьернссон стоял, словно потерянный.
– Нам сказали, – промолвил Ниш, – что сегодня вы позовете духов, которые растащат по кирпичику эту чертову стену. Мы подумали: почему бы не воспользоваться этим случаем и не ворваться в усадьбу? Можно будет покарать чиновников и их семьи за несправедливость, а зерно раздать народу.
Бьернссон помертвел. Как мы помним, у господина министра Белоснежный округ был помечен на карте черным цветом, как место, в котором восстание может разразиться по причине пролетевшей мухи и разбитого яйца. И хотя Бьернссон не видел этой карты, он был умный человек и ему вовсе не обязательно было смотреть на эту карту, чтобы понимать, что дело именно так и обстоит.
– Нет, – жалобно сказал колдун, – не надо!
– То есть как это не надо? – возразил, подойдя, один из охранников Бьернссона, по имени Серая Ряпушка. – Вы сами говорили, что нельзя делать другим то, что не хочешь, чтобы делали тебе. Вот вы убежите, а Сият‑Даш повесит пол‑деревни… Справедливей будет, если мы из‑за вас повесим Сият‑Даша, чем если Сият‑Даш из‑за вас повесит пол‑деревни.
Разбойник Ниш улыбался. Все‑таки он заполучил себе в шайку стоящего колдуна.