Девушка зло поглядела на него и закончила почти в упор: - В период этого времени почти на всех произведениях Антокольского отпечатан ложный оттенок сентиментальной покорности. Женька обессиленно плюхнулся на стул. - А теперь, товарищи, - победно произнесла девушка, - пройдемте в другой зал. На следующий день Женька примчался в академию и завопил: - Братцы! Какую я вчера прелесть в Русском видел! Блеск! Сижу я, значит, братцы, в зале Антокольского и царапаю Мефистофеля, как вдруг… входит ангел, братцы! Этакое неземное создание во главе толпы любознательных… И подходит этот ангел к моему Мефистофелю и начинает шпарить Малую энциклопедию от буквы «А» до буквы «Я»… - Подожди, Женька, - перебил его один парень. - Ангел - блондинка? - Да… - растерянно подтвердил Женька. - У неземного создания серые глаза? - Серые… - А… Ну, ну… - Что «ну, ну»?.. - заволновался Женька. - Ничего, - сказал парень. - Не выйдет ничего. И не такие, как ты, пытались, и то ничего… - Ну, ну… - сказал Женька. Через два дня, получив стипендию, Женька стоял в Русском музее у кассовых окошек с надписью «Прием заявок на коллективные посещения музея». Он наклонился к окошечку и вежливо сказал; - Здравствуйте. Мне нужно организовать экскурсию. - Меньше тридцати человек в заявке не принимается, - ответило окошко. - А сколько это будет стоить? - поинтересовался Женька. - Наличными или перечислением? - Что? - не понял Женька. - Как оплачивать будете? - разозлилось окошко. - А… Наличными, наличными… - Тридцать рублей! Женька полез в карман, вытащил деньги и отсчитал их под окошком. Он оставил себе пять рублей и робко спросил: - А человек двадцать пять можно? - Нет, - молвило окошко. - Только тридцать! Женька вздохнул, доложил пятерку и протянул деньги. На секунду он задержал руку с деньгами и сказал: - Только нам нужен экскурсовод, этот… ну, который… блондинка… Ратцева… - Елена Дмитриевна? - Да… - Пожалуйста. От какой организации экскурсия? - Василеостровский кооператив извозчиков. Еще когда Лена спускалась с лестницы, она увидела стоявшего внизу Женьку и сразу узнала его. Лена остановилась на последнем лестничном пролете и громко спросила Женьку: - Товарищ! Вы не от кооператива извозчиков? - От кооператива… - ответил Женька. - Где же ваши люди? - Люди?.. Дело в том, что… - И тут Женька решился: - Дело в том, что люди… это я! - Позвольте вашу квитанцию, - сухо сказала Лена. Женька протянул ей квитанцию. Она мельком взглянула на нее и сказала спокойным лекторским голосом: - Ну что ж… Раз вы все в сборе, мы можем начать экскурсию. Прошу вас, товарищи извозчики! Они шли зал за залом. Не обращая внимания на совершенно измученного Женьку, Лена вела себя так, как если бы вокруг нее стояли человек пятьдесят экскурсантов. Она задерживалась у каждого экспоната, у каждой картины. Она обращалась к Женьке, как к большой группе, все время говоря ему «товарищи». - Проходите, товарищи, не задерживайтесь! - Извините, - отвечал Женька. И в это время из зала Антокольского донесся голос старика экскурсовода: - После продолжительной болезни Антокольский обращается к темам морально-философского содержания… Женька с интересом посмотрел на Лену. Она остановилась и тоже прислушалась. -…На всех произведениях того времени отпечатан ложный оттенок сентиментальной покорности… Женька откровенно улыбнулся. Лена даже поежилась. Голос старика экскурсовода затих, и Лена впервые посмотрела на Женьку. - Вы знаете, - сказала она виновато, - мы очень устаем… Шесть-семь экскурсий за день… Конспекты лекций утверждены раз и навсегда, и поэтому… Но Женька не дал ей договорить. - Сколько времени занимает одна экскурсия? - деловито спросил он. - Пятьдесят пять минут… Женька посмотрел на часы. - У нас еще есть двадцать три минуты, - сказал он. - Пойдемте на лестницу, посидим на ступеньках, товарищ экскурсовод.
- Пойдемте, товарищ извозчик! Посидим на ступеньках. Последний раз они виделись на Витебском вокзале. Даже не на вокзале, а где-то совсем за вокзалом, там, где приходящие со всех сторон рельсы начинают свиваться в предвокзальный клубок и распутываться только у пассажирских перронов. Оркестр играл; «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» Неподалеку стоял состав, около которого было очень много людей в военной форме. Они прощались с родными, смеялись, плакали и пели песни. И сквозь весь этот разнохарактерный гул прорывались слова команд, повторяемые из конца в конец состава, постепенно затихая и исчезая у последнего вагона. У штабелей ящиков с надписями «Осторожно! Не кантовать!» стояли Лена и Женька. Женька был в военной форме, и в петлицах у него блестели новенькие «птички». - Я люблю тебя, Женька, - очень серьезно сказала Лена. - Скажи мне что-нибудь… Женька обнял Лену, прижал ее голову к своей груди. - Аленушка, - нежно сказал он. - Родная моя, милая, хорошая девочка… Все будет в порядке. Я скоро вернусь, наверное. - Наверное… - как эхо, повторила Лена. Она поцеловала пуговичку на Женькиной гимнастерке. - Я очень люблю тебя, Женька! Я хочу знать все, понимаешь, родной мой, все! - Ты знаешь все. - Нет. Не все! Я хочу знать, куда тебя посылают… И насколько это опасно?.. - Ну что ты волнуешься, Аленушка? Ничего страшного… Я буду сидеть в редакции какой-нибудь армейской газеты и рисовать заставки, буквицы и заголовки… Издалека донеслась команда: «По вагонам!», и тотчас приказ, подхваченный несколькими голосами, покатился вдоль всего состава: «По вагонам, по вагонам, по вагонам…» - Береги себя там… в редакции… - с трудом проговорила Лена и, погладив эмблемы авиации в Женькиных петлицах, осторожно поцеловала Женьку в уголок рта. - Хорошо… - тихо ответил Женька. Он взял ее руку, поцеловал в ладонь, повернулся и побежал туда, откуда все громче и громче звучало: «…Идет война народная, священная война…»
ГОД 1944-й, 7 АВГУСТА
Раскаленный воздух, смешиваясь с испарениями бензина, окутывал весь аэродром. Не было ни одного уголка, где можно было бы спрятаться от этой давящей духоты. Комбинезоны, надетые на голое тело, стягивались с плеч и завязывались на поясе рукавами. На блестящих от пота телах механиков и мотористов причудливо расползались пятна отработанного масла. Выгоревшие пилотки снизу были окаймлены белой волнистой линией проступившей насквозь соли. Архипцев лежал на спине и смотрел в небо. Соболевский лежал на животе, головой к нему и, покусывая травинку, от нечего делать привязывался к Архипцеву: - Командир! А командир! Вот объясни мне, почему мы до сих пор орденов не имеем? Нет, правда, какого черта все ходят, звенят медалями, как шпорами, а мы уже скоро год как воюем, и хоть бы тебе что… А? Почему? - А за что нам давать-то? - лениво спросил Архипцев. - Как то есть «за что»? Воюем ведь! - А сейчас все воюют… - Но мы же летаем, бомбим!.. - возмутился Женька. - Вот «фоккер» сбили… Все-таки… Архипцев перевернулся на живот и в упор посмотрел на Соболевского. - Женька, давай рассуждать так: летать мы обязаны? Обязаны. Бомбить обязаны? Обязаны. «Фоккер» сбить были обязаны? Обязаны. Мы, Женька, все это обязаны делать… Профессия у нас сейчас такая, понимаешь? Женька выплюнул травинку и приподнялся на локтях. - Это я понимаю. Я за справедливость… Заслужили - получите! - Ну, а раз ты за справедливость, - сказал Архипцев, - ты должен понять сам, что мы-то как раз и не заслужили! - Это еще почему? - удивился Женька. - А потому, что мы четыре раза вылетали искать этот аэродром и ничего, кроме дырок в плоскости, не привезли. - Привезем! - Должны привезти, - задумчиво сказал Архипцев.