Он был измучен двумя бессонными ночами, голодом, измочаленными до крови руками (прочную свою леску он пробовал привязать за скамейку, но сом грозил опрокинуть бударку), однако по-прежнему улыбался и жалел сома, которому было, кажется, похуже. Он уже не метался по всей Волге с лодкой на буксире, а шел только по течению, все чаще вставал и начинал вновь двигаться лишь после принуждения Парфеньки. Сом выбился из сил, хотел спрятаться в яру, в лещевой яме, но каждый раз, когда он останавливался отдохнуть или пытался уйти на глубину, Парфенька дергал ненавистную леску, и сом, словно подстегнутый, сжимал челюстями крючок с металлическим поводком и плыл дальше. Куда? К своему финишу, разумеется, куда же еще. Направлением руководил его победитель.
Да, Парфений Иванович Шатунов сумел подчинить сома и начал управлять его ходом. Когда сом останавливался, – а он останавливался все чаще и чаще – Парфенька подавал веслом лодку и слегка дергал леску влево или вправо, в зависимости от того, куда надо было повернуть, и сом поворачивал и плыл в ту сторону. Так что Иван Рыжих и Федька Черт встретили его на своей мотодоре тогда, когда Парфенька плыл уже домой, имея впереди живого движителя.
– Парфенька, злодей! – заорал похмельный Федька Черт. – Куда тебя занесло, змея!
Молодой Иван Рыжих, дюжий, почтительный к старшим, деловито предложил бывшему бригадиру помощь:
– Давай на буксир, Парфен Иваныч. Осторожно зачалим и малым ходом потопаем.
– Малым ты до понедельника будешь топать, – возразил Черт. – Возьмем зверя на кукан, и жми на всю железку. Ишь, какого выхватил, едрит твою в сантиметр!
– Сорвется.
– Ничо, под зебры захватим. Ну, Парфеньк, с тебя два пузырька причитается. Белого!
Эта и подобная ей безыдейная болтовня, продолжительная остановка, а также рокот движка мотодоры вывели сома из состояния усталой покорности, он собрал остатки сил, отчаянно рванулся и опрокинул бударку. Парфенька, бултыхнувшийся в воду, не выпустил, однако, леску с добычей, свободной рукой успел ухватиться за посудину и удержаться на плаву. И при неудачах экс-бригадир был везучим. Иван Рыжих и Федька Черт сразу прониклись почтением к нему: если через двое суток сом вытворяет такое у них на глазах, что же он делал в первый день, когда только попался! И Парфенька, то есть бригадир в отставке Парфений Иванович Шатунов, здоровый и невредимый, улыбается и вот даже сейчас не растерялся, держится на воде и соображает, как поправить положение, не заикаясь о помощи.
Они, конечно, тут же вызволили из нечаянной беды своего бывшего руководителя, зачалили со всей осторожностью его лодчонку и малым ходом отвели к берегу, где «усыпили» веслом по голове сома и торжественно погрузили его в мотодору…
Триумфальную встречу победителя, бурные аплодисменты, переходящие в овацию, возгласы «ура!» я с удовольствием бы описал во всех подробностях, но этого не было, потому что информация о победе над сомом не поступила в Хмелевку заблаговременно. Тем не менее на берегу, среди ребятишек, встречавших Парфеньку и его коллег, оказались сотрудники районной газеты Мухин и Комаровский, которые взяли интервью у знаменитого рыболова.
Товарищ Парфений Иванович Шатунов, обсохший за время пути, с перебинтованными (на мотодоре была аптечка) руками, рассказав о поимке сома, на вопрос о его дальнейших планах заявил, что мечтает поймать щуку длиной не меньше трех метров, а весом… вес какой получится, он не только от длины зависит. Вот товарищ Балагуров одинаково короткий с товарищем Заботкиным и со мной, а какой у нас вес? То-то, что разный.
Товарищ Заботкин, положим, недалеко от меня ушел, пуда четыре с половиной, не больше, а товарищ Балагуров пудов на шесть потянет, а если еще учесть, что он первый человек в районе, главный наш начальник…
И Парфенька внес уточнения в образ своей заветной мечты.
Свою щуку он видел сказочно красивой, голубоглазой, с черными длинными ресницами, хотя ни век, ни ресниц у щук не бывает, с голубыми или розовыми плавниками. Чтобы явилась она, красавица, одна такая и чтобы нигде в целом мире, не то что в хмелевских водах от Вершинкино до Тетюш, не было ничего даже отдаленно похожего на нее. И назовет он эту щуку Пелагеей, по имени своей супруги, и выпустит опять в Волгу, а до того покажет ихтиологам, чтобы сделали все замеры, сняли ее на фотокарточку и занесли Пелагею в особую Красную книгу. Не в ту, куда заносят вымирающих, а в другую, где регистрируют вновь родившихся. Если такой книги нет, пусть заведут. Ведь охрана природы должна привести к возрождению ослабших родов и видов, появятся новые рыбы, растения, животные, и всех надо будет учесть, чтобы потом уже не терять, чтобы люди их постоянно, по-хозяйски берегли. Конечно, для этого они должны их увидеть, узнать, но тут ничего хитрого нет. Позвать хмелевских газетчиков Мухина и Кома-ровского, и пусть подробно опишут всех, поместят точные фотографические снимки их или рисунки – поглядел и вот уже знаешь.
И в старости, как видим, Парфенька любил помечтать, любил заглянуть в будущее.
Но это, как говорится, присказка. Сказка, дорогие товарищи, впереди. И не за горами.
II
Начали мы, помнится, с рассуждения о чуде. Продолжая в том же направлении, уточним без колебаний: чудо является тому, кто верит в него и каждый день его ждет. Парфенька Шатунов, у которого даже самые дерзкие мечты сбывались, верил прочно в поимку трехметровой щуки и ждал этого чуда изо дня в день. Он даже допускал, что щука может быть значительно длиннее трех метров, такой длинной она может явиться, что и сказать нельзя, и руками не разведешь, потому что такие тут руки надо, когда безразмерная, немыслимая протяженность, а толщина… толщина пусть будет самая обычная, а то не вытащишь.
И все же чудо было неожиданным. Если бы Парфенька точно знал, что оно свершится, нынче утром, он был бы не в застиранной брезентовой робе и резиновых броднях, не в старом заячьем малахае, а нарядился бы в подвенечный суконный костюм, в модные до коллективизации штиблеты со скрипом, в кепку-восьмиклинку с пуговкой на вершинке. Такое-то богатство лежит сорок лет в сундуке у старухи – да, да, синеглазая, длиннокосая, с вот такой вот грудью Поля, прежде каждодневно пригожая, соблазнительная, прости господи, хоть спереди, хоть сзади, стала старухой, бабкой Пелагеей, и нет уж у ней ничего ни с той, ни с другой стороны, и теперь никому не надо, и грех об этом говорить, а суконный костюм и штиблеты со скрипом, сатиновая пунцовая рубаха и вязанный из бумажных черных ниток поясе кистями лежат в сундуке как новые. Надевает, правда, в большие зимние праздники, а весной и летом не до нарядов, хоть крестьянину, хоть рыбаку. Вот и лежит богатство без всякой пользы. А потом скажут, мода прошла, устарели, то-се. Это же разор, недоумение, а может быть, и хуже. А куда уж хуже-то, если ты давно пенсионер и на краю жизни стоишь, если костюм твой, сатиновая яркая рубаха и штиблеты со скрипом пропадут неизношенными.
Но они не пропадут. Обстоятельства, которые вот-вот сформируются и заставят Парфеньку жить безоглядней и ярче, не позволят.
Неожиданным чудо явилось потому, что поклевка последовала сразу после первого заброса. Правда, он думал об этом вчера, думал ночью, думал по дороге сюда, в Ивановку. И здесь думал, когда отвязывал от рамы велосипеда спиннинговое удилище и подсачок, снимал рюкзак, когда по привычке оглядывался, определялся на местности, прежде чем взмахнуть этой строгой снастью и никого не зацепить нечаянно, когда ждал подходящих природных условий. Метеорологических.