* * *
Пол просидел уже больше часа на стуле у стены в зале ожидания. Навещать больных разрешалось только после часа дня.
Женщина с забинтованной головой сжимала в руках, словно некое бесценное сокровище, пачку рентгеновских снимков.
На ковре играл шумный ребёнок: он возил взад-вперёд игрушечную машинку, превращая оранжевые и фиолетовые полосы в улицы и переулки.
Осанистый старик расхаживал, заложив за спину руки, вдоль стен, разглядывая акварели. Не будь здесь специфического больничного запаха, можно было бы подумать, что это посетитель в музее живописи В коридоре спала на колёсных носилках, под капельницей, укрытая одеялом женщина. Над ней, по разные стороны, прислоняясь спинами к стене, бодрствовали два санитара.
Ребёнок схватил газету и принялся её рвать. Шум, который он производил, раздражал, но мать не обращала на него внимания, ценя, видимо, редкую возможность передохнуть.
Пол не сводил глаз с настенных часов. Наконец в его сторону направилась медсестра. Он уже приподнялся со стула, но её целью оказался автомат с напитками, её улыбка — всего лишь данью вежливости. Видя, что она ищет в карманах халата мелочь, Пол подошёл к ней, бросил в прорезь монетку и вопросительно уставился на медсестру, взявшись за рычаг автомата.
— «Ред Булл»! — сказала удивлённая молодая женщина.
— Вы так устали? — спросил её Пол, набирая сочетание цифр, соответствовавшее её выбору.
Пружина пришла в движение, банка подъехала к стеклу и упала вниз. Пол достал её и протянул медсестре.
— Вот ваше ободряющее снадобье.
— Ненси, — представилась она, поблагодарив.
— Это написано на вашем халате, — хмуро буркнул Пол.
— У вас неприятности?
— Сижу и жду.
— Врача?
— Времени начала посещений. Медсестра посмотрела на свои часы.
— Кого вы пришли навестить?
— Артура…
Назвать фамилию он не успел: Ненси перебила его и потянула за собой в коридор.
— Я знаю, о ком вы говорите, идите за мной!
Я вас проведу: в правилах нет смысла, если время от времени их не нарушать.
Она остановилась перед палатой 307.
— Его полагалось оставить в реанимации до вечера, но дежурный врач счёл его состояние удовлетворительным, поэтому он теперь у нас. Мы бросили жребий, и я вытянула короткую соломинку.
Пол непонимающе уставился на неё.
— В чём заключается ваш выигрыш?
— В том, что я за ним ухаживаю! — И медсестра подмигнула.
Шкафчик, соломенный стул и вращающийся столик — вот и вся меблировка палаты. Артур спал с кислородной трубкой в ноздре и с капельницей, подведённой к вене на руке. Его забинтованная голова была повёрнута набок. Пол медленно подошёл, сдерживая переполнявшее его волнение, пододвинул к койке стул.
Пока он глядел в тишине на Артура, тысячи картин теснились в его памяти — всё то, что они вместе пережили.
— На кого я похож? — спросил Артур чуть слышно, не открывая глаз.
Пол кашлянул.
— На магараджу после пьянки.
— Как поживаешь?
— Лучше поговорим о тебе.
— Немного болит голова, чувство усталости, — ответил Артур не очень внятно. — Наверное, я испортил тебе вечер.
— Можно посмотреть на это и под таким углом. Главное, ты здорово меня напугал.
— Что за постный вид, Пол!
— Ты же лежишь с закрытыми глазами!
— Все равно я тебя вижу. Хватит волноваться, врачи сказали, что, как только рассосётся гематома, выздоровление пойдёт стремительно. Кажется, они правы.
Пол подошёл к окну. Оттуда открывался вид на больничный парк. По обсаженной яркими цветами аллее медленно гуляла пара. На мужчине был домашний халат, женщина помогала ему идти. Они присели на скамейку под серебристым тополем. Пол смотрел на них невидящим взглядом.
— У меня ещё слишком много недостатков, что-бы встретить женщину своей жизни, но, знаешь, мне хочется измениться.
— Что ты хочешь в себе изменить?
— Этот эгоизм, заставляющий меня, например, болтать про себя самого, когда я стою у изголовья твоей больничной койки. Мне хочется быть таким, как ты.
— То есть с тюрбаном на голове и с мигренью, как у кашалота?
— Быть способным на бесстрашную самоотверженность, относиться к чужим недостаткам как к не достойным внимания мелочам.
— Ты имеешь в виду любовь?
— Вроде того. Ты делаешь что-то невероятное.
— Например, позволяю сбить себя мотоциклетной коляске?
— Продолжаешь беззаветно любить. Ты напоён одним своим чувством к ней, ты уважаешь её свободу, тебе хватает того, что она существует, ты не ищешь с ней встреч, лишь бы оберечь её.
— Цель не в том, чтобы её оберечь, Пол, а в том, чтобы дать ей время воплотиться. Если бы я сказал ей правду, если бы мы прожили эту историю, то я отрезал бы её от её собственной жизни.
— Ты будешь ждать её столько времени?
— Столько, сколько сумею.
Неслышно вошедшая медсестра сделала Полу знак, что время посещения истекло, Артуру пора отдыхать. В кои-то веки Пол не стал спорить. У двери он оглянулся.
— Никогда больше не делай со мной такого.
— Пол?
— Что?
— Она была в тот вечер здесь, правда?
— Отдыхай, поговорим об этом позже.
Пол побрёл по коридору, горбя плечи. Ненси догнала его у лифта. Вошла вместе с ним в кабину и нажала на кнопку второго этажа. Свесив голову, она смотрела на носки своих туфель.
— А вы, между прочим, ничего!
— Вы ещё не видели меня в облачении хирурга!
— Не видела, зато слышала.
Пол сделал вид, что не понимает, о чём она говорит, тогда она посмотрела ему прямо в глаза и заявила, что хотела бы иметь такого друга, как он. Когда разъехались двери лифта, она привстала на цыпочки, чмокнула его в щеку и убежала.
* * *
Профессор Фернстайн оставил на автоответчике Лорен сообщение. Он хотел как можно быстрее с ней увидеться. В конце дня он собирался к ней заглянуть. И повесил трубку, не дав никаких объяснений.
— Не знаю, правильно ли мы поступаем, — сказала миссис Клайн.
Фернстайн убрал свой мобильный телефон.
— Менять линию поведения уже поздновато, не так ли? Вы не можете рисковать потерять её но второй раз, именно это ведь вы всегда мне го-ворили?
— Уже не знаю: а если, открыв ей, наконец, правду, мы оба сбросим с плеч огромную тяжесть.
— Признаться другому в своей ошибке для облегчения совести — хорошая идея, но ведь это попросту эгоизм! Вы её мать, у вас есть причины опасаться, что она вас не простит. А мне невыносимо от мысли, что я отказался от борьбы и она когда-нибудь узнает об этом. Что это я хотел её отключить.
— Вы действовали по своим убеждениям, вам не в чём себя упрекать.
— Важна не эта правда, — возразил профессор. — Если бы я сам оказался в её положении, если бы от её врачебного решения зависела моя жизнь, то она никогда не отказалась бы от борьбы, я знаю.
Мать Лорен опустилась на скамейку, Фернстайн присел рядом. Взгляд старого профессора был устремлён вдаль, скользил над спокойными водами маленького прогулочного порта.
— Мне осталось не больше полутора лет. Когда меня не станет, поступайте как хотите.
— Я думала, что вы уйдёте в отставку в конце года.
— Я говорю не об отставке.
Миссис Клайн положила ладонь на руку старого профессора, его пальцы дрожали. Он достал из кармана платок и вытер себе лоб.
— Я спас в своей жизни столько людей, но, думаю, никогда не умел их любить, меня интересовало одно — их излечение. Я одерживал победы над смертью и болезнями, я был сильнее их, во всяком случае, до сих пор. И даже не удосужился завести ребёнка. Вот она, изнанка человека, посвятившего себя торжеству жизни!
— Почему вы избрали своей подопечной мою дочь?
— Потому что в ней есть всё, что хотелось иметь мне. Она отважна там, где я всего лишь упрям, она изобретает там, где я всего лишь использую чужие изобретения, она выжила в ситуации, в которой меня ждёт смерть. Я ужасно боюсь смерти. Просыпаюсь по ночам от животного страха. Мне хочется пинать ногами вот эти деревья, которые меня переживут. Я столько всего забыл сделать!
Миссис Клайн повела профессора под руку по аллее.
— Идите со мной и ничего не говорите.
Они брели вдоль стоянки яхт. Перед ними, около дамбы, резвилась в скверике ватага маленьких детей. Трое качелей подбрасывали к небу из последних сил утомлённые родители; на горке было столпотворение, ему не мешало геройство чьего-то дедушки, тщетно пытавшегося навести хоть какой-то порядок; сооружение из перекладин и верёвок подверглось нашествию целой группы робинзонов; маленький мальчик застрял в красном лабиринте и в ужасе надрывался рёвом. Неподалёку мамаша напрасно пыталась уговорить своего херувима покинуть песочницу и съесть полдник. Чья-то нянька стала центром дьявольского хоровода, оглашаемого индейскими кличами, а два мальчика повздорили из-за мяча. От какофонии детского плача и крика полосы вставали дыбом.
Миссис Клайн опёрлась о заборчик и стала любоваться этим маленьким адом. Заговорщически улыбаясь, она повернулась к профессору.
— Видите, ещё не всё потеряно.
Девочка, колотившая пятками пружинную лошадку, подняла голову. Её отец только что толкнул калитку игровой площадки. Она спрыгнула на землю, бросилась ему навстречу и оказалась в жарких объятиях. Отец оторвал её от земли, поднял, ребёнок прижался к нему, с бесконечной нежностью пристроив головку у него на плече.
— Спасибо за заботу, — сказал профессор, отве чая улыбкой на улыбку миссис Клайн.
Он посмотрел на часы и попросил прощения, приближалось время его встречи с Лорен. Его решение станет для неё ударом, несмотря на то что он принял его в её интересах. Миссис Клайн провожала его взглядом, пока он в одиночестве шагал по аллее, пересекал стоянку и садился в машину.
* * *
Деревья на тротуарах Грин-стрит сгибались под тяжестью листвы. В это время года улица пестрела красками. В садах викторианских домов было тесно от цветов. Профессор позвонил в квартиру Лорен по домофону и поднялся по лестнице. Сев на диван в гостиной, он напустил на себя важный вид и сообщил, что ей на две недели запрещено приближаться к Мемориальному госпиталю. Лорен отказывалась этому верить, такое решение могла принять только дисциплинарная комиссия, перед которой она отстаивала бы свою правоту. Фернстайн попросил её выслушать его доводы. Он без особого труда добился от администратора миссии Сан-Педро отказа от иска, но Бриссон согласился забрать свою жалобу только на определённых условиях. Он потребовал примерного наказания виновной. Две недели без зарплаты были наименьшим злом, если представить, что произошло бы, если бы не удалось замять дело. Лорен душила злоба при одной мысли о требованиях Бриссона. Ей было трудно смириться с несправедливостью: этот неумейка не нёс никакой ответственности за свои ошибки. Однако она не могла не признать, что профессор спас её карьеру.
Поэтому она смирилась и согласилась с приговором. Фернстайн взял с неё обещание строго соблюдать условия сделки: она ни под каким видом не станет даже приближаться к госпиталю и встречаться с коллегами. Даже «Парижское кафе» попадало под запрет.
На вопрос Лорен, чем же ей заниматься в эти потерянные пятнадцать дней, Фернстайн дал иронический ответ: у неё наконец-то появилась возможность отдохнуть. Лорен смотрела на своего учителя с благодарностью и негодованием одновременно: она была спасена и побеждена. Беседа продолжалась не более четверти часа. Фернстайн похвалил её квартиру, найдя обстановку более женственной, чем ожидал.
Лорен властно указала ему на дверь.
На лестничной площадке Фернстайн прибавил, что дал точные инструкции служащим коммутатора ни с кем её не соединять: на срок отбывания наказания ей было запрещено заниматься медициной даже по телефону. Зато у неё теперь появится время, чтобы взяться наконец за дисциплины из программы интернатуры.
На обратном пути Фернстайна скрутила нестерпимая боль. Это напомнил о себе пожиравший его рак. На светофоре он вытер потный лоб. Напрасно нетерпеливый водитель позади него гудел, побуждая ехать быстрее: не было сил даже на то, чтобы жать на газ. Пришлось опустить стекло и глубоко дышать, приходя в себя. От боли у него потемнело перед глазами. Из последних сил он сместился к обочине и остановился на стоянке перед цветочным магазином.
Он выключил зажигание, ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки и упёрся лбом в руль. Этой зимой он собирался повезти Норму в Альпы и ещё раз увидеть снег, потом их путь лежал бы в Нормандию. Дядя-врач, сильно повлиявший на него в детстве, покоился там на кладбище, в окружении девяти тысяч других могил. Боль наконец отступила, он опять запустил двигатель и продолжил путь, благодаря небо за то, что приступ случился не во время операции.
* * *
Серый «ауди» приближался к стоянке яхт. Под вечер жара спала. В этот час по дорожкам вдоль маленького прогулочного порта обыкновенно бегали обворожительные создания. Молодая женщина прогуливалась в обществе собачки. Пол поставил машину на стоянку и догнал её.
Лорен была погружена в свои мысли и при его появлении вздрогнула.
— Извините, я не хотел вас напугать.
— Спасибо, что вы так быстро вернулись. Как он?
— Лучше, он уже не в реанимации, очнулся и, кажется, не страдает от боли.
— Вы говорили с дежурным врачом?
Полу удалось встретиться только с медсестрой, настроенной оптимистически. Артур, по её словам, шёл на поправку. Уже завтра она уберёт капельницу и начнёт его откармливать.
— Хороший признак, — с облегчением сказала Лорен и спустила Кали с поводка. Собака сейчас же принялась носиться за чайками.
— У вас день отдыха?
Лорен объяснила Полу, что за спасение Артура она поплатилась двухнедельным увольнением. Пол не знал, что на это сказать.
Они шагали бок о бок и молчали.
— Я повёл себя как настоящий трус, — нарушил наконец молчание Пол. — Даже не знаю, как вас благодарить за то, что вы совершили этой ночью. Во всём виноват один я. Завтра же пойду в полицей кий участок и скажу, что вы ни при чём.
— Поезд ушёл, Бриссон забрал жалобу, но с условием, что я понесу наказание. «Ботаники» с передних парт и став взрослыми продолжают ретиво тянуть руку.
— Мне очень жаль, — пробормотал Пол. — Могу я сделать ещё что-нибудь?
Лорен остановилась — и внимательно на него посмотрела. — А мне совсем не жаль! У меня ощущение, что и никогда не жила такой полной жизнью, как за последние несколько часов.
В нескольких метрах от них киоск предлагал мороженое и прохладительные напитки. Пол купил содовую себе и рожок с клубничным мороженым для Лорен. Кали сторожила белку, разглядывавшую се с ветки своего дерева, хозяйка Кали и её спутник сели за деревянный столик.
— Вашей с Артуром дружбе нельзя не позавидовать.
— Мы не расстаёмся с самого детства. Исключение — жизнь Артура во Франции.
— Любовь или дела?
— Дела — это по моей части, он осваивает бегство.
— От чего же он бежал?
И тогда Пол, глядя ей прямо в глаза, выпалил:
— От вас!
— От меня? — ошеломлённо пролепетала Лорен. Пол сделал большой глоток и вытер тыльной стороной ладони рот.
— От женщин! — мрачно изрёк он.
— От всех сразу? — спросила Лорен с улыбкой.
— В особенности от одной.
— Разрыв?
— Он очень скрытный, он меня уничтожит, если прознает, что я веду такие разговоры.
— В таком случае сменим тему.
— А в вашей жизни кто-нибудь есть? — спросил Пол.
— Вы решили за мной ухлестнуть? — весело спросила Лорен.
— Вот ещё! У меня аллергия на собачью шерсть.
— Есть один человек, но он занимает в моей жизни не много места. Кажется, в этой неустойчивой ситуации я обрела подобие равновесия. Моё рабочее расписание не оставляет достаточного места для какой-либо жизни, кроме врачебной. Чтобы быть вдвоём, нужно много времени.
— Я скажу вам вот что: чем дальше, тем больше я понимаю, что одиночество, даже неплохо замаскированное, крадёт немало времени у жизни. Нельзя посвящать себя одной работе.