— Хочешь, скажу это за тебя? — усмехнулся я. — Тебе стыдно за меня. Тебе дико стыдно перед твоими знакомыми, перед твоими идиотскими подругами, что твой мужик не зарабатывает денег! Что он не приезжает за тобой на крутой тачке. Что он не возит тебя в Париж на выходные. Впрочем, я даже думаю, что ты им и вовсе обо мне ничего не говоришь. Меня нет в твоих рассказах, ведь так?!
— Нет!.. — она выкрикнула это с такой болью, словно ее проткнули толстенной иголкой.
— Да! Да! Да! — заорал я в ответ и с силой схватил ее за запястья. — Олеся, ответь себе на один вопрос — зачем я тебе нужен?! Зачем ты выдумываешь эти свои высокие чувства свою заботу?! Зачем ты врешь себе, что ты меня любишь?! Зачем?!
Она съежилась, словно я поливал ее кипятком из чайника. Я приблизился к ее лицу вплотную, сжал челюсти и заговорил тихо, отчетливо проговаривая каждое слово:
— Я ведь тебе только для секса нужен — да, Олеся? Только для секса. Ну так признайся себе в этом и прекрати врать. Ведь между нами больше ничего нет. Ни-че-го. Хватит меня «улучшать», хватит впихивать меня в «общий стандарт». Не надо искать мне работу. Не надо пытаться превращать нас в семью. Этого не будет. Никогда. Слышишь меня — ни-ко-гда.
Я буквально навис над ней. Она забилась в угол, сидя на корточках. Она уже не плакала, а тихонько выла. Казалось, разум оставил ее. Она отказывалась слышать. Отказывалась принимать правду о себе, потому что принять эту правду для нее было еще хуже, чем смерть.
Неожиданно она перестала плакать и поднялась на ноги. Ее лицо оказалось вровень с моим. Она посмотрела мне в глаза и нежно, с какой-то вымученной надрывной тоской, прижалась губами к моей щеке.
Потом медленно, шатаясь как пьяная, побрела к двери. Взяла сумку. Шелковый разноцветный шарф с ее плеч соскользнул на пол. Я как зачарованный глядел, как он падает.
Тихий хлопок двери заставил меня вздрогнуть и очнуться.
Она ушла. Не выдержала правды и ушла.
Олеся позвонила ночью. Голос был глухим, с какой-то странной самоубийственной решимостью.
— Нам нужно поговорить, — сказала она. — Послушай… Я все думала… Если ты меня больше не любишь…
— Я тебя люблю, — ответил я, наблюдая, как черные тени медленно плывут по белому потолку.
— Тогда… — она запнулась.
— Ты можешь сейчас приехать? — спросил я.
— Я тоже тебя люблю, — ответила она и положила трубку.
Мы не виделись пару дней. Вечером в пятницу, словно ничего не произошло, Олеся приехала ко мне. Мы старательно делали вид, что все остается по-прежнему. Но это было не так. Я все ждал, когда же она скажет или сделает то, за чем вернулась. Когда начнет свою «работу над ошибками». Мне было интересно, до какой степени она может меня не понимать и как далеко зайдет в своем самообмане.
Наконец она сказала:
—У моей близкой подруги день рождения. В субботу. Завтра. Нас пригласили. Ты пойдешь?
Олеся спросила как бы между делом, не отвлекаясь от кулинарной книги, которую увлеченно листала, выискивая какое-нибудь новое блюдо. Мы с ней всегда вместе готовили ужин. Это был ритуал.
Я на секунду замер, потом продолжил чистить картошку. Так вот оно что. Теперь она хочет во что бы то ни стало познакомить меня со своими друзьями. И тем самым показать, что на самом деле меня ни капельки не стесняется. Что ж… Посмотрим, так ли это на самом деле.
— Почему нет, — пожал я плечами. — Давай сходим.
Она кивнула, а через пару секунд раздался ее протяжный выдох.
На следующий день она заехала за мной. Да, я забыл сказать — у нее появилась машина. Какой-то ужасный голубенький зверек по имени «Ситроен». Внутри него постоянно воняло чем-то приторно-сладким.
Я натянул джинсы и майку, одел грязные кроссовки и спустился вниз.
Она сидела за рулем. В платье. Я впервые увидел ее в платье. И в каком! Короткое, воздушное, бледно-розовое.
— Почему ты раньше никогда так не одевалась? — спросил я Олесю, поцеловав ее в щеку.
— Повода не было, — она пожала плечами и улыбнулась.
Я понял, что ей стоит больших усилий не смотреть на те жалкие обноски, которыми прикрыто мое тело.
— Мне очень нравится, — сказал я. — Думаю, и раньше бы тоже понравилось.
— Ты о чем? — Олеся улыбнулась, немного нервно стрельнув глазами в мою сторону.
— Ну, если бы ты хоть раз одела такое платье раньше, то мне бы это очень понравилось.
— Просто обычно мне удобнее в джинсах, — быстро сказала она и тут же сменила тему, чтобы не дать мне ответить: — Я сегодня утром прочитала интересную статью. Там говорилось…
Она знала, о чем я подумал. Она понимала меня без слов, но никогда, никогда, не пользовалась этим «в мирных целях». Она очень умная. А подумал я вот о чем: ходить в платье Олесе неудобно, как она сама признается. И ради меня она ни за что не вылезет из джинсов. Я и так ее люблю. Иначе и быть не можжет. Такой неудачник, как я, должен прыгать от радости, что его хоть какая-то женщина любит. А уж если его любит Олеся… Но ради друзей, а точнее, подруг она стерпит любой дискомфорт. Оденет и неудобное платье, и ужасные колготки, от которых у нее зудит кожа, и натянет даже жесткое кружевное белье вместо своих обычных милых беленьких хлопковых комплектов.
— Знаешь, — задумчиво сказал я, — твоя жизнь похожа на витрину. Ты все время украшаешь ее, выставляешь «новинки»… Все напоказ, для других людей. А за этой блестящей витриной — темный и одинокий угол, где ты настоящая прячешься ото всех. Когда речь идет о других людях, ты направляешь к ним своего двойника. Правильного, красивого, умного, того, который «на уровне». Сама же остаешься в стороне. Но ты настоящая во сто крат прекраснее, чем твой витринный двойник. Не бойся быть собой.
Олеся бросила на меня быстрый взгляд, улыбнулась, но ничего не ответила. Я физически ощущал, как ей страшно. Она боится сказать или сделать что-нибудь «неправильное», отчего я снова «разозлюсь». Мне оставалось лишь по достоинству оценить ее храбрость. Ведь в редставлении Олеси я как «прыгающая мина» — никогда не поймешь, где и почему рванет. Но она все равно повезет меня к своим друзьям. Лишь бы доказать мне, что ей совсем за меня не стыдно. Она не стесняется. Она меня любит.
По лбу Данилы пролегли три большие продольные складки.
— Тебе доставляло удовольствие видеть, как она страдает? — спросил он с болью в голосе.
— Никто не может заставить человека страдать, — безразлично ответил Павел. — Это его собственный выбор. Он может страдать, а может не страдать — это его дело. В ваших книгах так написано. Разве не помнишь? В «Учителе танцев»…
— Ты правда думаешь, что именно это там написано?
— А что, разве нет? — Павел недовольно повел плечами и фыркнул.
— Написано, — тихо прошептал Данила и отвернулся. — Но ведь дело не в том, что написано, а в том, что прочитано. И ты ведь, Павел, прочитал все правильно. Ты знаешь, что стоит за этими словами. Дух человека, поднимаясь над собственным страданием, над великой иллюзией безысходности, видит перед собой огромное пространство подлинного Бытия, в котором нет ничего, кроме Света, кроме Бога. И ты понял это, еще когда читал «Учителя танцев». Но в тебе живет ненависть, и то, о чем ты говоришь сейчас , то, как ты сейчас интерпретируешь эту фразу о страдании и личном выборе человека, — это ложь. И ты лжешь самому себе. Зачем?..
— Ты все еще думаешь убедить меня в том, что Олеся меня любила? — с отвращением в голосе спросил Павел.
— И опять ты врешь, — все так же тихо ответил Данила. — И ты сам это знаешь…
Мы подъехали к высокому новому дому. Остановились перед шлагбаумом. Олеся назвала человеку в будке свою фамилию и номер квартиры. Охранник сверил номера машины со своим списком и пропустил нас.
— Башня из слоновой кости, — весело улыбнулся я.
Олеся протянула мне огромный букет цветов.
— Ее зовут Люда, — она первый раз упомянула об имениннице.
Подарок Олеся решила вручать сама. Когда мы поднялись на нужный этаж, нам открыла девочка лет восьми.
— Здравствуйте, тетя Олеся! — прокричала она и умчалась с криком. — Мама! Мама! Там тетя Олеся! Она с каким-то…
Тут детский голос оборвался.
Люда оказалась женщиной среднего роста и среднего возраста. Ее средней длины волосы были выкрашены в средне-рыжий цвет.
Олеся расцеловала именинницу в обе щеки.
— Людочка, мы тебя поздравляем, — чмок, — счастья, — чмок, — здоровья, — чмок, —успехов…
— Спасибо, спасибо, — повторяла именинница, стараясь не очень сильно на меня коситься.
— Вот, — Олеся повернулась ко мне. — Познакомьтесь. Это Павел. Павел, это Люда.
— Здравствуйте, — я протянул ей цветы. — Очень приятно.
— И мне, — сказала она, а мне стало не по себе от ее взгляда. — Проходите.
В течение часа собрались и остальные гости — всего человек восемь. Я не запомнил ни лиц, ни имен. Было невыносимо скучно. Все делали вид, что знают меня сто лет. Старались быть милыми. Пожалуй, даже слишком.
— Ты, наверное, очень большой начальник? — тихо шепнул я Олесе.
Она снова мягко улыбнулась и погладила меня по руке. Я почувствовал ее напряжение.
— А что, Кира не придет? — вдруг спросила она Люду.
Та взмахнула руками, изображая неведение.
— Ты же понимаешь… — многозначительно сказала она, картинно вывернув кисть.
— Кто это — Кира?
Олеся недовольно поморщилась и уже открыла рот, чтобы сказать: «Так… Это не интересно» — но Люды тут же затараторила:
— Ой, это одна наша журналистка. Они с Олесей вместе учились, Олеся привела ее к нам работать. Теперь ужасно жалеет. Я ей все время говорю: «Да уволь ты ее!»…
— Люда… — Олеся попыталась ее остановить, но та отмахнулась, будто не видит.
— Вот как? Ты уже можешь увольнять? — я удивленно приподнял бровь. — Люда, вы знаете, Олеся такая скромная, она мне ничего не рассказывает! Она что, уже ваш начальник?
— Ну ты даешь! — Люда слегка хлопнула Олесю по коленке. — Ты что же, вообще ничего Павлу не рассказываешь?
— Неудобно… Зачем… — по лицу Олеси пошли красные пятна.
— Не скромничай, — остановила ее Люда. — Знаете, когда она только пришла к нам, я сразу поняла — у нее большое будущее. Тогда, правда, ее директором был Виктор и от меня очень мало чего зависело. Но после того как наш генеральный его уволил и назначили меня, я сразу сделала Олесю программным директором. Но сейчас она уже фактически полностью освоила и коммерческую часть. Вы знаете, как ее любят рекламодатели?
— Люда, перестань! — с отчаянием почти крикнула Олеся.
— Почему? — Люда мастерски изобразила недоумение.
Я видел, что она завидует Олесе. Завидует ее внутренней силе. Завидует, но помогает, чтобы Олеся была ей благодарна, чтобы зависела от нее. Олеся добьется успеха и без ее помощи, но Люда не может этого допустить.
Звонок в дверь прервал этот фарс.
Люда пошла встречать очередного гостя. Олеся схватила меня за руку.
— Я хотела тебе сказать…
— Понятно, — кивнул я и встал. — Пойду покурю.
— Паша! — Олеся дернулась следом за мной, но несколько пар любопытствующих глаз пригвоздили ее к месту.
Я направился к входной двери, чтобы выйти на лестницу. Миновав комнату и длинный коридор, вдруг нос к носу столкнулся с маленькой щупленькой девушкой. Ее голова напоминала застывший взрыв. Черные волосы с ярко-алыми прядями торчали во все стороны, обрамляя густо раскрашенное личико капризного ребенка.
Черные тени вокруг глаз, яркая помада, толстый слой пудры — неудачная попытка скрыть неровную, изъеденную угревой сыпью кожу. Она была одета в чудовищное — черное с красными блестками — короткое платье.
Незнакомка уставилась на сигареты в моих руках.
— Ты курить? — спросила она, и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Я с тобой. Что за идиотизм? Еще три года назад можно было курить во всех квартирах. А теперь нет. Все вдруг стали пить травяные чаи и жрать соевую пасту.
Появилась Люда. Увидев сигареты, она укоризненно покачала головой:
— Ай-яй-яй! Вас проводить? — спросила она и, не дожидавшись ответа, повела нас через кухню на балкон. — Кстати, познакомьтесь. Это Кира, — показала она на девушку. — А это Павел, — тут она понизила голос и заговорщицким тоном сообщила: — Тот самый загадочный молодой человек Олеси.
Кира уставилась на меня так, словно речь шла о пришельце с другой планеты.
Мы вышли на огромную лоджию с панорамным видом, обставленную как летняя веранда — с плетеной мебелью и огромными фикусами в кадках.
Я щелкнул зажигалкой. Кира прикурила с грацией привокзальной проститутки, грохнулась в плетеное кресло и закинула ногу на ногу.
— Н-да… — сказала она, оглядывая меня с ног до головы. — Вот уж никогда бы не подумала… Была уверена, что ты правильный очкастый зануда на «Вольво». Один из тех, что даже на пляж приходят в галстуке. А ты ничего. Даже на человека похож.
— Спасибо, — я повернулся к Кире боком и оперся на балконный парапет.
— Сдохнуть можно, как стало скучно жить, — продолжала она свой монолог, сбросила туфли и положила ноги на столик. Короткое платье задралось настолько, что стали видны кружевные резинки чулок. — Ужасно натирают… Ненавижу туфли. Слушай, а где вы с Олесей познакомились? Мне просто интересно, где это в принципе вообще могло случиться.
— На улице, — коротко ответил я, решив опустить подробности нашего с Олесей школьного знакомства.
Кира удивленно вытаращилась на меня, выпуская дым вверх.
— На улице? — переспросила она и усмехнулась. — Черт, чем дальше, тем интересней… Ничего, что я тебя об этом спрашиваю?
— Я похож на человека, который из вежливости будет отвечать на неприятные ему вопросы?
— Нет, не похож, — Кира уставилась на меня странным долгим взглядом. Потом стрельнула окурком так, что тот полетел далеко за бортик лоджии. — Ну что, пойдем к остальным? Посидим с этими занудами?
Когда мы вернулись в гостиную, на Олесе просто лица не было. Она смотрела на меня так, словно умоляла не убивать ее.
— Клевый у тебя бойфренд, — бросила ей Кира и села за стол прямо напротив нас.
Олеся едва заметно кивнула.
Я сел и молча принялся есть, время от времени поглядывая на свою новую знакомую. Она деловито складывала в свою тарелку съестное. Быстро образовалась целая гора, которую она поглощала с такой скоростью, словно боялась, что у нее отберут, если она не уложится в норматив.
Олеся положила руку на мое колено. Я повернулся к ней и подмигнул. Ее рука чуть заметно дрогнула.
За столом тем временем шел оживленный разговор. Гости обсуждали, кто куда поедет в отпуск, делились советами и впечатлениями. Громче всех говорила Люда:
— Ой, Марокко — это такая сказка!..
Я зевнул. Кира заметила это и странно улыбнулась.
Олеся сняла руку с моего колена и взяла бокал с вином.
— Ты же за рулем, — заметил я.
— Вызовем такси, — махнула она рукой и нервно рассмеялась. — Налей мне еще…
Ты изменил ей? — тихо спросил Данила. — Изменил Олесе?
— Да, — спокойно ответил Павел.
— Тем же вечером?
— Да.
— С Кирой?
— Да, — в третий раз повторил он.
— Думаешь, наказал? — спросил Данила.
— Наказал — ответил Павел, и мускульные желваки прокатились по его скулам.
— И доказал себе, что свободен, да?
— Да.
— Воля , — Данила сжал пальцами виски.
— Доказал, — сказал Павел, и снова те же желваки побежали по скулам, та же непримиримость блеснула во взоре.
— Господи, Павел… — Данила откинулся на спинку стула и с удивлением смотрел на него. — И ты скажешь, что тебе не жалко своей собственной жизни?
— А что?.. — гневно выкрикнул Павел. — Что ты заладил? Почему мне должно быть жалко собственной жизни? У меня такая жизнь, как я хочу. Я свободен. Я живу так, как считаю нужным! И пусть мне тяжело, да. Но для этого и нужна сила. И она у меня есть. У меня есть воля — свобода силы и сила свободы! И это не физическая сила, не сила традиции или закона. На моей стороне нет никого и ничего, кроме меня самого. Это моя сила. Почему же я должен жалеть собственную жизнь? С чего?!