Все трое были совершенно удовлетворены и счастливы.
Офис состоял из двух комнат и кухни – причем, что интересно, кухня находилась в середи-не. Комнаты мы разыграли на спичках. Мне досталась дальняя, а напарнику – соседняя с прихо-жей. Секретарша обитала на кухне между нами, напевала там свою «Penny Lane», листала счета, мешала виски со льдом и ставила ловушки на тараканов.
За счет фирмы я купил две полки и приколотил их по обеим сторонам рабочего стола, предназначив левую для поступающих заказов, а правую – для готовых переводов.
Заказы и заказчики бывали самые разные. Статья из «Америкэн Сайенс» про шарикопод-шипники, «Всеамериканская Книга Коктейлей» за 1972 год, эссе Уильяма Стайрона или руково-дство по пользованию безопасной бритвой – все снабжалось ярлыком «К такому-то числу» и складывалось на левую полку, чтобы по истечении надлежащего времени перебраться на пра-вую. Завершение каждого перевода отмечалось дозой виски в толщину большого пальца.
От себя ничего не добавляешь – это самое замечательное в работе переводчиков такого ти-па. Держишь монетку в левой руке, потом хлоп! – правую сверху, а левую убрал. Монетка в пра-вой.
На работу мы приходили в десять, уходили в четыре. По субботам шли втроем на ближай-шую дискотеку, где пили «J&B» и отплясывали под Сантану в исполнении тамошней банды.
Доходы были неплохи. Сколько-то уходило на аренду помещения, неизбежные траты по мелочам, зарплату нашей девчонке, зарплату студентам и налоги. То, что оставалось, делилось на десять частей. Одна часть откладывалась на счет фирмы, пять получал мой напарник, и четы-ре шли мне. Подход был совершенно первобытный, – но нам ужасно нравилось разложить на столе деньги и делить их на равные части. Это напоминало нам сцены игры в покер из фильма «Cincinnati Kid» – мы были как Стив Маккуин и Эдвард Робинсон.
То, что мой напарник получал пять частей, а я только четыре, кажется мне правильным. Ведение наших дел фактически лежало на нем, и он безропотно сносил мои злоупотребления алкоголем, когда таковые случались. Кроме того, на шее у него висели болезненная жена, трехлетний сын и «фольксваген» с вечно текущим радиатором. Семена новых и новых проблем так на него и сыпались – будто старых не хватало.
– Я, между прочим, тоже двух девчонок кормлю! – сказал я ему как-то. Эти слова, понят-ное дело, доверия не встретили. Как и раньше, ему отошло пять частей, мне четыре.
Так проплыли дни, за которые я стал ближе к тридцати, чем к двадцати. Они были мирны-ми, как полуденный солнцепек.
«Среди написанного человеческой рукой не существует ничего такого, чего не смог бы понять человек», – гласил броский слоган на трехцветной рекламке нашей фирмы.
Примерно раз в полгода, когда поток заказов вдруг иссякал, мы втроем шли к станции Си-буя и от нечего делать раздавали эту рекламку прохожим.
Сколько же все-таки прошло времени? – думаю я, шагая сквозь молчание, конца которому не видно. Прихожу с работы, выпиваю замечательный кофе, сваренный близняшками, – и в ко-торый уже раз перечитываю «Критику чистого разума».
Иногда вчерашний день воспринимаешь как прошлый год. А иногда прошлый год воспри-нимаешь как вчерашний день. Бывает еще, что будущий год кажется вчерашним днем – но это уже совсем худо. Переводишь «Искусство Романа Полански», а в голове – шарикоподшипники.
Уже несколько месяцев и даже лет я один сижу на дне глубокого бассейна. Теплая вода, мягкий свет – и тишина. И тишина...
Для различения близняшек подходил лишь один-единственный способ – по их футболкам. На темно-синей выцветшей ткани стояли белые цифры номеров: «208» и «209». Двойка располагалась над правым соском, а восьмерка либо девятка – над левым.
Ноль потерянно маячил в середине.
В первый же день я спросил у них, что эти номера означают. Ничего не означают, – отве-тили они.
– Как серийные номера на станках, – сказал я.
– Ты о чем? – спросила одна.
– О том, что это выглядит так, будто вас целая толпа. Номер 208, номер 209...
– Ну, сказал! – фыркнула 209.
– Нас только двое родилось, – сказала 208. – Футболки потом появились.
– А где вы их взяли?
– На открытии супермаркета. Первым покупателям бесплатно давали.
– Я была двести девятый покупатель, – сказала 209.
– А я двести восьмой, – сказала 208.
– Мы тогда салфеток купили три коробки.
– Отлично, – сказал я. – Так и поступим. Тебя я буду называть «Двести восьмая». А тебя «Двести девятая». И путаницы не будет.
– Ничего не получится, – сказала одна.
– Почему?
Они молча стащили свои футболки и, поменявшись, натянули снова.
– Я Двести Восьмая! – сказала 209.
– А я Двести Девятая! – сказала 208.
Я лишь вздохнул.
И тем не менее, когда мне дозарезу нужно было их идентифицировать, номера сильно вы-ручали. Других способов распознавания у меня просто не было.
Кроме этих футболок, они не имели почти никакой одежды. Да и откуда ей было взяться – они ведь просто гуляли, зашли в чужой дом, да так в нем и остались. Именно так и было, разве нет? В начале недели я выдавал им немного денег на всякие расходы – но, кроме самых необхо-димых продуктов, они покупали только кофе и кремовые бисквиты.
– Без одежды-то, наверное, плохо? – спрашивал их я.
– Нормально, – отвечала 208.
– Мы одеждой не интересуемся, – добавляла 209.
Раз в неделю они стирали свои футболки в ванной. Читая в постели «Критику чистого ра-зума», я поднимал глаза и видел их за стиркой – они бок о бок стояли голышом на кафельном полу. В такие минуты у меня рождалось полное ощущение, что я не здесь, а где-то совсем дале-ко. Почему – не знаю. Такое чувство стало временами посещать меня с лета прошлого года, ко-гда на трамплине для прыжков в воду я лишился зубной коронки.
Когда я возвращался с работы, меня часто встречали две футболки – они развевались в проеме южного окна. При виде их у меня даже наворачивались слезы.
Почему вы у меня поселились? до какого времени? которая из вас старшая? сколько вам лет? где вы родились? – ни одного из этих вопросов я им не задавал. Сами они тоже ничего не говорили.
Мы втроем пили кофе, гуляли вечерами по полю для гольфа, искали там потерянные мячи-ки, заигрывали друг с другом, лежа в кровати, – и так каждый день. Центральным же номером было чтение газет. Ежедневно я тратил час, чтобы донести до них новости. Их невежество было чудовищным. Они не отличали Бирмы от Австралии. Потребовалось три дня, чтобы растолко-вать им, что Вьетнам разделен на две воюющие части, – и еще четыре, чтобы объяснить, почему Никсон бомбил Ханой.
– А ты за кого болеешь? – спросила 208.
– В смысле?
– За Север или за Юг? – 209.
– Ну, как... Даже не знаю.
– Почему? – 208.
– Так ведь я там не живу, во Вьетнаме-то...
Мои объяснения их не убеждали. Да и самого меня тоже.
– Они воюют, потому что у них разные точки зрения? – допытывалась 208.
– Можно и так сказать.
– Получается, что там две противоположные точки зрения, да? – 208.
– Ну да. Хотя противоположных точек зрения в мире – примерно полтора миллиона. Или нет, пожалуй, больше.
– Выходит, в мире почти никто ни с кем не может подружиться? – 209.