Не раз и не два встречал Герберт на дороге толпы беженцев – оборванных, голодных, полусумасшедших, видел, как люди ели падаль, словно животные. Голод и «черная железа» [73] косили тех, кто спасся от огня и железа: мертвецы попадались Герберту повсеместно, и никому даже в голову не приходило схоронить их, потому что те, кто еще был жив, казались мертвыми – души будто покинули их. Так и лежали эти бедолаги по канавам и обочинам дорог, почерневшие, оскаленные, расклеванные воронами, объеденные крысами и усыпанные червями. Эти черви преследовали Герберта даже во сне – весь Готеланд, казалось, стал брашном для белесой могильной мерзости. Герберт не удивлялся – он и сам стал похож на мертвеца. Волосы его от всего виденного побелели, кости обтянулись кожей, взгляд стал безумным, от ссадин и ран пахло мертвечиной, сутана превратилась в грязное гунище [74] . Последнее обстоятельство было к лучшему – никто не признавал в жалком оборванце, в какого превратился Герберт, монаха: ватаги наемников не трогали его, даже бросали ему объедки.
В середине ноября ударили морозы, и землю покрыл белый саван снега. Герберт старался держаться вблизи деревень, и дважды ему повезло – он смог переночевать на сеновалах. У самого Луэндалля стало легче: сюда еще не дотянулись кровавые лапы Аргальфа и его головорезов. Но и тут люди жили в страхе. К самому Луэндаллю тянулись процессии пилигримов – босые, полуголые, они истязали себя плетьми и веригами, ели землю, кликушествовали, призывали к покаянию, ибо настал Конец времен. Вполголоса говорили о таких ужасах, что и вымолвить было страшно. Герберт присоединился к одной из групп пилигримов, но вскоре отстал. Ночь он провел в лесу и весь последний день из последних сил тащился по тракту. Звон колокола вернул его к жизни, потому что, в конце концов, рассудок его стал мутиться от голода и страшного напряжения.
Справа от дороги, ведущей к воротам монастыря, возвышался плоский холм высотой в несколько сот футов. На его вершине стояла большая церковь, осененная золотым крестом. Это была главная святыня Готеланда – в церкви, в крипте под полом, покоились мощи святого Теодульфа и еще пяти мучеников, убитых язычниками. Герберт остановился, пал на колени, прочел молитву. Вокруг церкви собралось немало народу: все они искали здесь защиты от наполнившего Готеланд зла. Герберт не стал подниматься на холм – у него была другая цель.
Вскоре он увидел монастырь. Мощные крепостные стены и четырехугольные башни по тридцать локтей высотой каждая укрепили его дух. Стража на мосту остановила Герберта, но, расспросив, пропустила в монастырь. Здесь бывший библиотекарь в третий раз совершил благодарственную молитву за избавление от смерти.
Двор монастыря был полон народу. По периметру в жаровнях жгли просмоленные тряпки, чтобы прогнать чуму. В густом едком дыме двигались темные фигуры – это были монахи, которые раздавали людям хлеб, лечили раненых. Герберт пробирался меж сидящими и лежащими крестьянами, больными, изможденными, запуганными. Теперь, когда жизни его ничего не угрожало, Герберт вдруг обнаружил в себе сострадание к этим беднягам. Он ловил на себе взгляды голодных глаз, замечал женщин, прижимающих к груди младенцев, похожих на маленькие скелеты, стариков, безучастно лежавших прямо в жидкой грязи и навозе, ибо здесь же, рядом с людьми, сбился крупный и мелкий скот – весь, что удалось спасти. Стоны людей, плач детей, мычание, блеяние, кудахтанье, звон капель смешивались с дымом жаровен и стлались по двору, вызывая в памяти худшие видения ада.
К Герберту подошел коротенький монах, глянул печальными глазами.
– Хлеба больше нет, – сказал он и вздохнул.
– Брат мой, – Герберт сбросил с головы рваный капюшон, показал тонзуру. – Я из монастыря святого Макария на Лофарде. Я пришел к святому Адмонту.
– Ты шел с севера? – удивился монах. – Что там творится?
– Апокалипсис, – отвечал Герберт.
Коротышка взял Герберта за рукав, повел в странноприимные покои. Все помещения здесь были полны больных, обмороженных, умирающих; в воздухе висел такой тяжелый смрад, что Герберт едва не бросился вон. По узкой лестнице монах провел бывшего библиотекаря в обширную трапезную, уставленную длинными столами из мореного дуба. Отсюда через узкий коридор Герберт попал в парлаториум. [75]
Аббат Адмонт исповедовал одного из братьев. Завидев Герберта, он сощурил подслеповатые глаза, пытаясь разглядеть странную фигуру, появившуюся перед ним. Но Герберт не дал ему времени узнать себя – пав на колени у ног Адмонта, он схватил край сутаны аббата и горько зарыдал.
– Сын мой, – Адмонт силился поднять Герберта, но у него недоставало сил. На помощь ему пришел коротенький монах, и только вдвоем они усадили натерпевшегося собрата на лавку. – Сын мой, кто ты?
– Вы не узнаете меня, святой отец? Я – Герберт. Я переписывал для вас евангелиста Луку.
Адмонта пробрал мороз по коже. Трудно узнать в этом покрытом грязью и струпьями от голода бродяге некогда веселого и дородного библиотекаря из Лофардского монастыря.
– Брат Герберт, что сталось с тобой? – воскликнул Адмонт.
– Я видел обличие ада, святой отец. – Герберт вновь заплакал, размазывая грязь и слезы по лицу. – Весь Готеланд в руках отродья тьмы. Гриднэль захвачен, Алеаварис осажден, весь север разорен дотла. Я слышал, что Шоркиан вот-вот падет, потому что там сейчас эти дьяволы, воители из Ансгрима. Воистину, это всадники Апокалипсиса: там, где они появляются, даже камни стонут от ужаса!
– Что сталось с монастырем?
– Сожжен. Отец Октавий и остальные братья были казнены наемниками. Я успел спрятаться в навозной куче, и палачи меня не нашли.
– Верно сказано в Писании: «Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?» – Адмонт перекрестился. – Ты многое пережил, сын мой… Альфред, принесите поесть.
– Хлеба нет, святой отец, мы все раздали беженцам.
– Принесите что-нибудь… Так ты шел через весь Готеланд?
– Да, святой отец, – отвечал Герберт, – и теперь верю, что только великое чудо, неслыханная милость Господня, довела меня до благословенных стен Луэндалля. То, что я видел, невозможно описать, нет таких слов. Только святой Иоанн мог бы передать происходящее.
– Мы сидим здесь взаперти, но кое-что доходит и до нас, – Адмонт положил руку на плечо Герберта. – Знаю я, что тебе пришлось пережить, сын мой. Ты видел, сколько людей собралось в монастыре – они бежали от зла, которое теперь повсюду…
– Что же это, святой отец? – всхлипывал Герберт. – За какие грехи Господь так наказал нас? Ведь они не щадят ни старого, ни малого, убивают всех, кто попадется им на глаза, целые поветы превращают в прах и пепел. Все силы геенны собрались на нашей земле. Я видел саксов, франков, лангобардов, фризов, безобразных карликов с севера в звериных шкурах, которые едят человеческое мясо и воют на луну, как звери; я видел пиктов с татуированными лицами, белгов и гельветов; перед взором моим прошли все выродки и живорезы, каких только могла породить адская утроба. Но хуже всех они, рыцари Ансгрима. О них говорят такое, что волосы встают дыбом.
– За какие грехи, спрашиваешь ты? – Аббат Адмонт выпрямился, глаза его загорелись. – За объедение и пьянство, блуд и лихоимство, ложь и гордыню наказал нас Бог. В пророчестве святой Адельгейды говорится: «Накопится зло в народе, никто не заметит, как бережливость станет жадностью, сытость – чревоугодием, как размножится ревность и зависть, как дети начнут выгонять из дома родителей, а родители бросать детей.