Изумление миссионера длилось всего несколько секунд. Он сразу же успокоился. Не в первый раз приходилось ему слышать о том же самом или о чем-либо подобном. В то время равнины вокруг Осорно кишмя кишели ведьмами, знахарями и колдунами.
— Сын мой, — ответил он, — нет ничего удивительного, что священники, услышав от вас то, что вы только что сказали, принимали вас за безумного и отказывались слушать далее. Наша религия категорически осуждает подобные занятия и подобные верования. Как священник, я обязан вам сказать, что это тяжкий грех, но как человек говорю вам, что все это — глупости и обман. Никакой черной магии не существует, и нет человека, который мог бы совершить что-либо, что шло бы вразрез с законами природы и Божьей волей. Многие люди исповедовались мне в том же, но на поверку, когда их просили проявить свои оккультные знания, оказывались грубыми и невежественными обманщиками. Только повредившийся в уме или вовсе дурак какой может поверить подобному вранью.
Говорил он резко, и этой речи вполне было бы достаточно, чтобы иной человек отступился от своих намерений; но, к великому удивлению, его речь только вдохновила мужчину, он поднялся с колен и убежденно воскликнул:
— Так ведь я только и прошу вас разрешить мне показать то, в чем я исповедуюсь. Я вам покажу, вы сами убедитесь, и я обрету спасение. — И добавил: — Если я предложу сделать опыт, вы согласитесь, отец мой?
— Знаю, что только время потеряю, к сожалению, но все равно — я согласен.
— Очень хорошо, — сказал мужчина. — Что бы вы хотели, чтобы я сделал?
— Сын мой, я же не знаю твоих магических возможностей. Сам предлагай.
Несколько мгновений мужчина размышлял. Потом сказал:
— Попросите меня принести вам что-либо, что находится далеко отсюда, так далеко, что за день или за два невозможно добраться туда и вернуться обратно.
Губы отца Эспиносы тронула недоверчивая улыбка.
— Дай-ка подумаю, — ответил он, — и да простит мне Господь этот грех, эту дурость, на которую я иду.
Монах долго молчал, обдумывая, что бы ему предложить принести. Не так-то легко было придумать. Сперва он мысленно перенесся в Сантьяго [8] , в то помещение, из которого он сейчас попросит что-нибудь взять и принести сюда, потом он стал выбирать этот предмет. Самые разные вещи приходили ему на память, возникали в воображении, но для этого случая все они не подходили. Некоторые — повсюду встречались, другие — казались ему какими-то детскими, иные — слишком личными; а необходимо было выбрать одну вещь, одну-единственную, которая была приемлема. Он припомнил и внимательно осмотрел свой далекий монастырь, прошелся по его дворикам, по кельям, по коридорам и по саду, но не обнаружил ничего подходящего. Потом принялся вспоминать знакомые места в Сантьяго. Что бы попросить?
И когда он, уже изрядно утомившись, готов был решиться на любую из всплывших в его памяти вещей, — в его памяти вдруг всплыла, расцвела, словно цветок, — но она и в самом деле была цветком! — свежая, чистая, дивного красного цвета роза из сада монахинь-кларис.
Как раз совсем недавно он увидел в одном из уголков этого сада куст, покрытый розами удивительно красного цвета. Нигде не видел он таких или подобных им роз, и трудно было предположить, чтобы такие росли и здесь, в Осорно. Но ведь мужчина утверждал, что принесет любую вещь, которую он, отец Эспиноса, попросит, не покидая этих мест. Тогда все равно, что просить. Он ведь, в конце концов, не принесет ничего.
— Знаешь, — сказал наконец отец Эспиноса, — в саду монахинь-кларис в Сантьяго, возле той стены, что выходит на Аламеду, растет розовый куст, розы на нем очень красивого гранатового цвета. Только один такой куст там и растет. Мне хотелось бы, чтобы ты принес розу с этого куста.
Предполагаемый волшебник ничего не спросил ни о тех местах, где растет роза, ни о расстоянии до них. Только спросил:
— А когда я залезу на стену, мне легко будет сорвать эту розу?
— Совсем легко. Протянешь руку — и роза уже у тебя.
— Очень хорошо. Теперь скажите: есть ли здесь, в монастыре, комната с одной дверью?
— Здесь много таких комнат.
— Отведите меня в такую комнату.
Отец Эспиноса поднялся с места. Улыбнулся. Приключение превращалось в странную и забавную игру, чем-то напоминавшую игры его детства. Выйдя вместе с мужчиной, он повел его во второй двор, где находились кельи монахов. Привел в свою комнату. Не слишком просторная, с толстыми стенами, с одним окном, одной дверью. Окно забрано толстой кованой решеткой, на двери — крепкий замок. В комнате стояли кровать и большой стол, были там и два образа, распятье, одежда и разные предметы домашнего обихода.
— Входи.
Мужчина вошел. Держался он непринужденно, свободно и казался человеком, вполне в себе уверенным.
— Подходит тебе эта комната?
— Подходит.
— Скажешь, что надо сделать.
— Прежде всего, который час?
— Половина четвертого.
Подумав мгновение, мужчина сказал:
— Вы меня попросили принести розу из сада монахинь-кларис в Сантьяго, и я вам ее принесу через час. Для этого мне надо остаться здесь одному, а вы уйдете, запрете дверь на ключ и ключ возьмете с собой. Возвращайтесь точно через час. В половине пятого вы откроете дверь, и я вручу вам то, что вы попросили.
Отец Эспиноса молча кивнул. В его душе нарастало беспокойство. Игра становилась все более увлекательной, таинственной, а уверенность, с какой говорил и действовал этот мужчина, придавала ему нечто пугающее и внушающее уважение.
Прежде чем выйти, отец Эспиноса внимательно оглядел все вокруг. Если дверь заперта на ключ, выйти из комнаты невозможно. А хотя бы и удалось мужчине выйти — что бы он стал потом делать? Нельзя сотворить искусственным путем розу, форма и цвет которой тебе неведомы и ты никогда эту розу не видел. И с другой стороны: весь этот час он будет кружить вокруг своей кельи. Обман был невозможен.
Мужчина стоял у двери и, улыбаясь, ждал, когда монах уйдет.
Отец Эспиноса вышел, вынул ключ из замочной скважины, убедился, что дверь крепко заперта, и, спрятав ключ в карман, стал спокойно прохаживаться.
Обошел двор раз, другой, третий. Минуты ползли медленно; никогда еще не уползали так медленно шестьдесят минут одного часа. Сначала отец Эспиноса был спокоен. Ничего не произойдет. Когда пройдет назначенное мужчиной время, он откроет двери и найдет его таким же, каким и оставил. Не будет в его руке ни той розы, что он просил, ни чего бы то ни было похожего на нее. Мужчина постарается оправдаться, придумать какой-нибудь ерундовый предлог, и он тогда продолжит свою проповедь — и тем всему будет положен конец. Он был в этом уверен.
Но пока отец Эспиноса прогуливался, он спросил себя: «А что он там делает? »
Вопрос его ужаснул. Ведь что-то этот мужчина делал, пытался делать. Но что? Беспокойство, охватившее его, усилилось. А если мужчина обманул, если у него были совсем другие намерения? Прервав прогулку, отец Эспиноса попытался что-либо уяснить, припоминая этого мужчину и то, что он говорил. А вдруг он безумный? Сверкающие, горящие глаза этого человека… кто его знает, в себе ли он или нет… тем более как судить о его намерениях…
Отец Эспиноса медленно пересек двор и пошел по коридору, где находилась его келья. Несколько раз он прошелся мимо запертой двери. Что может там делать этот мужчина? Проходя вновь мимо двери, отец Эспиноса остановился. Ничего не было слышно, ни голосов, ни шагов, ни шума. Он подошел к двери и приложил ухо к замочной скважине. Полная тишина.