Воображаемая граница моего мирка
изменилась. Теперь мой взгляд простирался дальше кладбища, дальше территорий за рекой, дальше Нью-Йорк-Сити, дальше штата Нью-Йорк и даже дальше
всех Соединенньпс Штатов. В Пойнт-Лома, Калифорния, я бросил взгляд на бескрайний Тихий Океан и ощутил что-то этакое, отчего мое лицо вечно
поворачивалось в другом направлении. Я вернулся в старый микрорайон, помнится, как-то вечером вместе с другом Стенли, который только что пришел
из армии, и мы ходили по улицам задумчиво и печально. Европейцу вряд ли знакомо это чувство. В Европе, даже если город модернизируют, он
сохраняет признаки старины. В Америке все признаки старины изглаживают, удаляют из памяти, попирают, вычеркивают, уничтожают при помощи нового.
Новое - это моль, которая день ото дня въедается в ткань жизни, оставляя в конце концов только огромную дыру. Стенли и я - мы гуляли по этой
дыре. Даже война не приводит к такому отчаянию и разрушению.
После войны город, сожженный дотла, возникает вновь и напоминает прежний. Смерть плодотворна как для земли, так и для духа. В Америке
разрушение носит абсолютный характер, это - уничтожение. И возрождение не наступает, имеет место лишь раковый рост слой за слоем новой ядоносной
ткани, и каждый слой безобразней предыдущего.
Мы шли по этой громадной дыре, как я уже сказал, был зимний вечер, ясный, морозный, сверкающий. И, проходя по южной стороне к пограничной
линии, мы приветствовали все достопамятные места, где происходили события и осталось что-то от нас самих. Когда мы приближались к Норт-Секонд-
стрит, от Филмор-плейс к Норт-Секонд-стрит - расстояние в несколько метров, но такое богатое, наполненное место на глобусе - перед домишком
миссис О'Мелио я остановился и посмотрел на этот дом и вспомнил, чем он был для меня на самом деле. Теперь все сжалось до миниатюрности, в том
числе и мир, простиравшийся за пограничной линией, мир, который казался мне таким загадочным и устрашающе огромным, таким беспредельным. Стоя в
забытьи, я вызывал мечту, которой предавался постоянно, думая, что так будет всю жизнь. Это была мечта о переходе пограничной линии. Как и в
любой мечте, самым замечательным представлялась яркость реальности, то, что это реальность, а не мечта. За линией меня никто не знает, и я
абсолютно один.
Даже язык менялся. Действительно, меня всегда принимали за иностранца, за чужеземца. Меня никто не ограничивает во времени, и бродить по
улицам для меня - истинное удо- 191 вольствие. Должен сказать, существует только одна улица - продолжение той, на которой я жил. Наконец, я
подошел к стальному мосту над железнодорожными путями.
Моста я всегда достигаю с наступлением ночи, хотя он совсем близко от пограничной линии. Отсюда я смотрю вниз на переплетение путей, на
станционные постройки, паровозы, крыши складов, и пока я смотрю вниз на это скопление непривычных движущихся предметов, начинается метаморфоза,
как в мечте. Вместе с трансформацией и деформацией ко мне приходит осознание того, что это и есть та давняя мечта, которой я предавался так
часто. Я очень боюсь проснуться, хотя знаю, что скоро проснусь, а именно: в тот момент, когда, двигаясь в огромном открытом пространстве, я
подойду к дому, где есть что-то чрезвычайно важное для меня. И, входя в этот дом, я вижу, как все вокруг теряет очертания, размывается,
исчезает. Пространство накрывает меня, как ковер, и проглатывает меня, а вместе со мной и тот дом, куда мне так и не удалось войти.
От этой, для меня самой приятной мечты нет абсолютно никакого перехода к сути книги под названием "Творческая эволюция".
От этой, для меня самой приятной мечты нет абсолютно никакого перехода к сути книги под названием "Творческая эволюция". С этой книгой Анри
Бергсона*, к которой я пришел так же естественно, как и к мечте о земле за пограничной линией, я опять совершенно одинок, опять чужеземец, опять
человек неопределенного возраста, стоящий на стальном мосту и наблюдающий за метаморфозами вне и внутри. Не попадись мне эта книга в руки в
нужный момент, может быть, я бы сошел с ума. Она подоспела в тот момент, когда еще один огромный мир крошился у меня в руках. Даже если бы я не
понял то, что написано в этой книге, я сохранил бы в памяти только одно слово - "творческая" - все равно этого было бы достаточно. Это слово
стало моим талисманом. С ним я был способен бросить вызов всему миру и особенно моим друзьям.
Бывают случаи, когда необходимо порвать с друзьями, чтобы понять смысл дружбы.
Это может показаться непонятным, но открытие этой книги оказалось сродни открытию оружия, инструмента, при помощи которого я сумел отрезать
от себя привычных, но уже ничего не значивших для меня друзей. Эта книга стала моим другом, потому что она научила меня не испытывать
потребности в друзьях. Она дала мне мужество выстоять в одиночку и помогла оценить одиночество. Книгу я так и не понял: иногда мне казалось, что
я у черты понимания, но до настоящего понимания я так и не дошел. Понимать - не было самым важным для меня. Держа эту книгу в руках, зачитывая
ее своим друзьям, расспрашивая их, объясняя 192 им, я пришел к отчетливому осознанию того, что у меня нет друзей, что я один в этом мире,
поскольку в непонимании смысла написанного, которое демонстрировали и мои друзья, и я, мне стало ясно одно, а именно: существуют разные виды
непонимания, и различие между непониманием одного и непониманием другого творит мир terra firma еще более прочный, чем различия в понимании.
Все, что я некогда полагал понятным, крошилось, и я остался с чистой грифельной доской. Мои друзья, напротив, прочно окопались в маленьких
траншейках понимания, которые они сами для себя вырыли. Они удобно замерли в маленькой кроватке понимания, превратившись в полезных граждан
этого мира. Я жалел их, и не мешкая оставлял их одного за другим без малейшего раскаяния.
Так что же такое было в этой книге, что означало для меня так много и тем не менее оставалось темным местом? Я возвращаюсь к слову
"творческая". У меня нет никаких сомнений в том, что загадка кроется в реализации смысла этого слова.
Когда я думаю теперь об этой книге и о том, как я постигал ее, мне представляется человек, проходящий ритуал посвящения. Дезориентация и
переориентация, которые сопровождают посвящение в любую тайну - это самый удивительный опыт, что нам дано испытать. Все, что за жизнь вобрал,
классифицировал и синтезировал мозг в неустанной работе своей, приходилось пересматривать и перестраивать. Хлопотный день для души! И,
разумеется, не день, а недели и месяцы продолжается все это. На улице случайно встречаешь друга, с которым не виделся целый месяц, и он кажется
тебе незнакомцем. Ты со своей новой вершины подаешь ему несколько сигналов, и когда он не понимает - ты покидаешь его, навсегда. Это похоже на
очистку поля брани после битвы: агонизирующих безнадежно раненных добивают одним быстрым ударом приклада. И ты идешь дальше, к новым битвам,
новым победам и поражениям. Но ты идешь! И пока ты двигаешься, мир движется вместе с тобой с неимоверной аккуратностью. Ты ищешь новые сферы
деятельности, новых представителей человеческого рода, которых терпеливо вооружаешь новыми символами.