Обычно в это время, когда ночь почти на исходе, постепенно возрастающее возбуждение
ван Нордена достигает апогея. Он думает о женщинах, которых упустил в течение вечера, и о тех "постоянных", которым только свистнуть, но ими он
уже сыт по горло. Он опять вспоминает свою "шлюху из Джорджии", которая последнее время не дает ему покоя и просит, чтобы он разрешил ей пожить
у него в номере - хотя бы до тех пор, пока она не найдет себе работу. "Я ничего не имею против того, чтоб иногда ее подкормить, - говорит он. -
Но взять ее на постоянное жительство я не могу... как же тогда я буду приводить других баб?" Что его особенно расстраивает, так это ее худоба.
"С ней спать - все равно что со скелетом, - говорит он. - Дня два назад я взял ее к себе - из жалости - и что, ты думаешь, эта ненормальная
сделала? Она побрилась, ты понимаешь...
ни волоска между ногами. У тебя когда-нибудь была женщина с бритой п...? Это безобразно. Ты не согласен? К тому же смешно. Да и дико. Это
уже не п..., а ракушка какая-то". Его любопытство было настолько велико, рассказывает ван Норден, что он не поленился и вылез из постели, чтобы
найти электрический фонарик. "Я заставил ее раскрыть эту штуку и направил туда луч. Тебе надо было меня видеть... прекомичная была сценка. Я до
того увлекся, что даже забыл про бабу. Никогда в жизни я не рассматривал п... так внимательно.
Можно было подумать, что я никогда ее раньше не видел. И чем больше я смотрел, тем менее интересной она мне казалась. Просто видишь, что
ничего в ней нет интересного, особенно когда все кругом выбрито. Так хоть какая-то загадочность. Потому-то статуи и оставляют тебя холодным.
Только один раз я видел статую с настоящей п... У Родена. Посмотри как-нибудь... такая, с широко расставленными ногами. Я даже не помню, была ли
у нее голова. Только п... Ужасное зрелище! Дело в том, что все они одинаковы. Когда видишь их в одежде, чего только не воображаешь; наделяешь их
индивидуальностью, которой у них конечно же нет. Только щель между ногами, но ты заводишься от нее, хотя на самом деле и не очень-то на нее
смотришь. Ты просто знаешь, что она там, и только и думаешь, как бы закинуть туда палку;
собственно, это даже и не ты думаешь, а твой пенис. Но все это иллюзия.
Ты загораешься от ничего.. от щели, с волосами или без волос. Она настолько бессмысленна, что я смотрел как завороженный. Я изучал ее минут
десять или даже больше. Когда ты смотришь на нее вот так, совершенно отвлеченно, в голову приходят забавные мысли. Вся эта тайна пола... а потом
ты обнаруживаешь, что это ничто, пустота. Подумай, как было бы забавно найти там губную гармонику... или календарь! Но там ничего нет... ничего.
И вот это-то и противно. Я чуть не свихнулся... Угадай, что я после всего этого сделал. Я поставил ей быстрый пистон и повернулся задом... Взял
книгу и стал читать... Из книги, даже самой плохой, всегда можно что-нибудь почерпнуть, a п... - это, знаешь ли, пустая трата времени..."
Заканчивая свой монолог, ван Норден замечает проститутку, которая подмигивает нам. Без малейшего перехода или подготовки он говорит мне:
"Послушай, а что, если мы переспим с ней? Это не очень дорого... она возьмет нас обоих за те же деньги". И, не дожидаясь ответа, поднимается и
идет к ней. "Все в порядке. Допивай пиво. Она голодная. Все равно сейчас мы не найдем ничего другого... Она возьмет нас обоих за пятнадцать
франков. Пошли ко мне - так будет дешевле".
По дороге в гостиницу девица так дрожит от холода, что мы останавливаемся и заказываем ей кофе.
Пошли ко мне - так будет дешевле".
По дороге в гостиницу девица так дрожит от холода, что мы останавливаемся и заказываем ей кофе. Она оказалась довольно скромным существом и
совсем недурна собой. Вероятно, она знает ван Нордена и знает, что от него ничего, кроме обещанных пятнадцати франков, не получишь. "Помни
- у тебя нет денег", - говорит он мне вполголоса. У меня действительно нет ни сантима, и потому я не совсем его понимаю. Но тут он громко
добавляет по-английски: "Ради Бога, прикинься, что мы без гроша. Не размякай, когда мы придем ко мне. Она будет стараться вытянуть из нас
прибавку, я знаю эту б...! Ее можно было бы подрядить и за десять франков, если б я захотел.
Зачем сорить деньгами?"
- Твой друг, наверное, большой скаред?. - спрашивает девица по-французски, очевидно, догадываясь о теме нашего разговора.
- Ничего подобного. Он очень щедрый, - говорю я.
Она качает головой и смеется:
- Я хорошо знаю этого типа. И тут же начинает обычную душераздирающую повесть про больницу, неоплаченную квартиру и ребенка в деревне.
Однако она не пересаливает - ей известно, что все равно наши уши крепко запечатаны.
Просто она не может отключиться от своих несчастий - это у нее точно камень внутри, который она перекатывает с места на место. Мне она
нравится. Только бы она нас не заразила...
Когда мы приходим к ван Нордену, она начинает свои приготовления.
- Слушайте, нет ли у вас хоть сухарика? - спрашивает она, сидя на биде. Ван Норден смеется.
- Хвати глоточек этого, - говорит он, подавая ей бутылку.
Но она не хочет вина и объясняет, что у нее и так расстроен желудок.
- Ее обычные штучки, - говорит мне по-английски ван Норден. - Не давай ей себя разжалобить. Но все-таки лучше бы она говорила о чем-нибудь
другом. Как, к черту, можно распалиться с голодной б...?
Совершенно верно! Ни у меня, ни у него нет ни малейшего желания, а о ней и говорить нечего. Ждать от нее хотя бы искры страсти можно с таким
же успехом, как ждать, что на ней окажется бриллиантовое ожерелье. Но тут замешаны пятнадцать франков, и ни у нее, ни у нас уже нет хода назад.
Это как война. Во время войны все мечтают о мире, но ни у кого не хватает мужества сложить оружие и сказать: "Довольно! Хватит с меня!"
Да, это действительно так, я не могу отключиться от сравнения с войной, наблюдая, как проститутка старается выжать из меня хоть какое-то
подобие страсти, и я понимаю, каким никудышным солдатом я был бы, если бы по глупости попал на фронт. Случись такое, я б плюнул на все - на
совесть, на честь, - лишь бы выбраться из этого капкана. К тому же у меня попросту нет вкуса к таким вещам, а тут уж ничего не поделаешь. Но
проститутка думает только о пятнадцати франках, она не дает мне забыть о них, напротив, она побуждает меня к борьбе за них. Но как можно
заставить человека идти в бой, если у него нет ни малейшей охоты воевать? Есть трусы, из которых не сделаешь героев, даже перепугав их насмерть.
Не исключено, что у них слишком развитое воображение. Есть люди, которые не живут настоящим, их мысли или отстают, или забегают вперед. Мои
мысли постоянно сосредоточены на мирном договоре. Я не могу по забыть, что все эти неприятности начались из за пятнадцати франков. Пятнадцать
франков. Да что мне в этих пятнадцати франках?! Тем более что они даже и не мои.
Ван Норден относится к происходящему более здраво.