Он уже не мог чувствовать боли, да и мираж детства исчез, растворился в перегретом мозгу…
Упал медведь в почти пересохший колодец, кем-то замаскированный.
Его голова, треснувшаяся о камни, откинулась и попала ровно под прохладную водяную струйку, как будто из самоварчика текло… Еще бессознанным он стал пить, и вновь вернулись картинки детства — жирное-прежирное молоко напряженной струйкой щекочет ему небо…
Он выпил литров сто…
А потом блевал. Сначала водой, смешанной с кровавыми останками падалыцика, затем исторгал свои внутренности.
А потом опять пил и снова блевал…
В колодце было прохладно, а ночью даже холодно. Сквозь пролом медведь смотрел на луну, но ему не свойственно было выть, а потому он и не выл.
И ни о чем не думал.
Медведь был затравлен.
Он не мог выбраться из колодца, потому что глубина его была около пяти метров, а рост зверя около трех. Да он особенно и не рвался наверх. Лучше умереть от голода, нежели от жажды…
Ему далее удалось поймать ящерицу, которая скользила по влажным камням к солнцу. Он попросту слизнул ее со стены.
На исходе третьего дня медведь вспомнил вертолет и выстрел. Особенно выстрел ему вспомнился…
А потом началась песчаная буря, которая продолжалась неделю. Колодец постепенно заваливало песком, но медведь время от времени откапывал водяную струйку и пил. А потом колодец завалило наполовину, и он не смог отрыть родник. Зато у него получилось выбраться на свободу.
Это было ночью, а утром он увидел людей…
— Пойдешь туда! — указал Бердан, вытащив сухую руку из варежки. — Через пролив Ивана Иваныча, однако.
— Беринга? — уточнил Ягердышка.
— Его…
Они стояли лицами к восходящему светилу, жмуря и без того узкие глаза-щели.
— Там — Америка! — величественно, как первооткрыватель, сообщил старик.
— Дойдешь ли, не знаю… Поди, не дотянешь, в полынью провалишься, и сожрет тебя щокур.
— Не боись! — улыбнулся Ягердышка, сдерживая собачью упряжку. — Не сожрет, поди!
— Сожрет! А я поймаю щокура этого, пожарю и съем!
Старик жевал смолу, поплевывал на снег и казался довольным.
— Каннибал, — заулыбался Ягердышка. — В ад пойдешь. Там тебя Кола дожидается!
— Хочешь смолы? — поинтересовался Бердан.
— Давай, — обрадовался чукча.
— А вот фига тебе! — Старик уставил сухой кулачок прямо в физиономию Ягердышки. — Фига на рыбьем жире!.. Он меня в ад, а я ему смолу!
— Да в аду столько смолы! — не понимал чукча. — Сколько хочешь!.. А ты кусочка жалеешь! Купаться в смоле станешь!
— Правда? — недоверчиво покосился эскимос.
— Истинная, — ответил Ягердышка и перекрестился.
— А чем плох ад тогда, если в нем смолы так много?
— Этого я тебе не могу сказать, пока кусочек не дашь!
— Не дам! — железно рек Бердан. — Пока не скажешь.
— Ну ладно, — сжалился чукча. — Так и быть, скажу… В аду так много смолы, сколько хочешь! — парень развел руками. — Только кипящая она, и тебя в ней варить будут!
— Тьфу! — разозлился Бердан. — Чтоб ты провалился!
— Не дашь пожевать?
— Ы-ы-ы-ы… — услышал Ягердышка в ответ.
— Тогда я поехал!
Он дал собакам команду, и они, напрягшись воедино, сдернули нарты, на которых был укреплен чукчин каяк и припас еды.
— Ы-ы-ы-ы… — доносилось из-за спины, слабея…
Ягердышка прокатил уже метров двести, когда вдруг остановил нарты и оглянулся.
Старик стоял на берегу и смотрел вслед…
И тут что-то не выдержало в Ягердышкиных внутренностях, что-то сжалось… Он бросил нарты и со всех ног бросился обратно к старику.
Бердан стоял и плакал.
Чукча ткнулся всем лицом ему в плечо.
— Не хочу в ад, — прошептал эскимос. — Не хочу в смолу!
— Я буду скучать по тебе, дед! — признался Ягердышка. — Ты тоже вспоминай меня. Пожалуйста!.. — Из его глаз брызнуло морем.
— Ы-ы-ы-ы… А правда, Иисус был?
— Правда. Он и сейчас есть. Это Бог наш, Бердан. Он видит нас… Ты молись ему, и простит Он…
Ягердышка оторвался от старика и пошагал к нартам.
— Эй! — крикнул старик. — Подожди, однако!
Он смешно побежал за Ягердышкой, отрывая ноги от земли лишь на сантиметр. Зашаркал.
— Подожди! — Догнал. — Куда спешишь? — Подышал. — На-ка вот… — И вытащил изо рта кусок смолы. — Пожуй на дорожку…
Сухими пальцами он засунул жвачку в чукчин рот, еле сдержал слезный порыв, развернулся и пошел обратно. Ягердышке показалось, что старик постарел, отдав черный кусочек, как будто от сердца отщипнул. Чукча стоял с приоткрытым ртом и ронял крупные слезы.
Бердан шел к стойбищу сгорбленный, еле волоча ноги. На секунду он остановился и, не оборачиваясь, перекрестился слева направо, затем скрылся за ледяным торосом. А Ягердышка вернулся к нартам и заскользил под веселый лай собак к неведомому берегу под названием Америка.
Весь первый час своего путешествия он думал о Бердане и о том, что привязался к нему, как к родному, на второй же час задумался об Укле.
Прощались они скромно, особенно чувств не растрачивая, просто посидели друг напротив друга, потом Ягердышка полежал на жене немножечко и в ознаменование пуска сгущенной любви поцеловал ее в глаз, почувствовав на языке соль.
А что, бабам полагается плакать!
Уже на выходе из чума Укля вручила чукче ружье и мешочек с патронами, зевнула и отправилась спать…
Он бежал за нартами и бубнил себе под нос, что вот устроится в Америке и перевезет Уклю на богатую жизнь к богатым эскимосам. Будет чум с душем и ванной, в которой Укля станет мыться, как тогда, в первый день их знакомства, под айсбергом. А еще Ягердышка подумал о залежах Spearmint, которые он будет частями высылать посылкой старику Бердану… А потом, потом… А потом он выпишет самого Бердана на постоянное место жительства в Америку. Ведь старик знал первооткрывателя этой чудесной страны, самого Ивана Иваныча…
Ягердышке предстояло пробежать сначала километров сто пятьдесят по суше, а затем перебраться через пролив, там-то и есть Америка. В том, что коварный старик на сей раз не обманул, чукча был уверен, а потому нарты скользили бодро, хоть собаки уже и не тявкали — слегка притомились от полной прыти, потому Ягердышка притормозил вожака и пошел следом пешком.
Куда торопиться, решил он. Америка не олень, в тундру не убежит! Сделаю три ночевки. Посплю на воле три луны, а уж потом… Что будет делать Ягердышка в Америке, он сам толком не знал. Все его знание о чудесной стране сводилось к неограниченным запасам Spearmint и богатым поселениям эскимосов.
А где гарантия, что американские эскимосы примут его, бедного чукчу, к себе и поделятся Spearmint?.. Гарантий не было, что несколько умерило пыл Ягердышки.
Бог даст, все хорошо будет!
Ягердышка перекрестился, глядя на заходящее солнце, остановил собак и принялся готовиться на ночлег.
Часа полтора ушло на то, чтобы ножовкой нарезать ледяных кирпичей и выстроить иглу, в которой предстояло спать ему и медвежонку. Днем хоть и было еще тепло, но ночь замораживалась уже градусов до двадцати, а в иглу всегда плюс. Затем Ягердышка отвязал всех собак, достал из мешка несколько сухих валежин, чайник, кружочек сухого спирта, связку сухой рыбы и шмат строганины.
Рыбу разбросал собакам, а все остальное втащил в иглу, где развел костерчик и вскипятил снежку для чая. Размачивая строганину в кипятке, он и медвежонок Аляска жевали мясо с наслаждением. Чукча запил ужин жирным чаем, потом сомлел и лег головой к выходу, чтобы через него наблюдать за Северным сиянием и Полярной звездой. Аляска посасывал его большой палец на левой ноге, и жизнь была хороша, и жить было хорошо…
Сон пришел сладкий и совсем не американский.