Мне заранее казалось, что это будет нечто совершенно бессмысленное для меня и исполненное глубокого смысла для Доркас, подобно тому как умалишенный видит в ходах червей под корой поваленных деревьев письмена потустороннего мира.
— Что бы это ни было, я думаю, тебе лучше забыть об этом.
— Безусловно, если бы только мы могли. Это было кресло.
— Кресло?
— Старое кресло. И стол, и еще другие вещи. По-моему, на улице Токарей есть лавка, где продают старую мебель эклектикам и тем автохтонам, которые достаточно приблизились к нашей культуре, чтобы интересоваться подобными вещами. Поскольку здесь негде взять мебель, чтобы удовлетворить спрос, хозяин с сыновьями два-три раза в год ездят в Нессус — в его южную часть, в заброшенные кварталы — и там нагружают свое судно. Как видишь, я разговаривала с ним; я все узнала. Там десятки тысяч пустых домов. Некоторые давно разрушились, а некоторые до сих пор стоят, как их оставили хозяева. Большинство домов разорено, но все же в них порой находят серебро и драгоценности. И хотя мебели почти не осталось, кое-какие вещи хозяева, уезжая, бросили.
Почувствовав, что она вот-вот разрыдается, я склонился к ней и погладил по голове. Она бросила на меня взгляд, давая понять, что это ни к чему, и снова легла на кровать.
— Есть и такие, где вся обстановка сохранилась. Он сказал, что это самые лучшие дома. Он считает, что, когда квартал вымер, в нем все-таки осталось несколько семей или несколько одиноких жителей. Они были слишком стары, чтобы уехать, или слишком упрямы. Я размышляла над этим и уверена, что у многих в городе существовало что-то такое, что они не находили сил бросить. Например, чья-нибудь могила. И вот они заколотили окна, чтобы защитить дома от мародеров, а для собственной безопасности у них были собаки или еще что пострашнее. Но в конце концов удалились и они, а может, просто ушли из жизни, и их животные, пожрав трупы, вырвались на свободу; но к тому времени город был уже пуст — не заглядывали даже грабители и старьевщики, пока не прибыл хозяин лавки с сыновьями.
— Старых кресел там, должно быть, полным-полно.
— Не таких, как это. Все в нем мне было так знакомо — форма резных ножек и даже рисунок древесины на ручках. Память оглушила меня. А потом, когда меня вырвало этими кусочками свинца, похожими на твердые жесткие семена, я все поняла. Помнишь, Северьян, как мы уходили из Ботанического сада? Ты, Агия и я — мы вышли из огромного стеклянного вивария, и ты нанял лодку, чтобы перевезти нас с острова на берег; вся речная гладь была покрыта ненюфарами — голубыми цветами с глянцевыми зелеными листьями. И семена у них точно такие — твердые, жесткие и темные; я слыхала, что они опускаются на дно Гьолла и лежат там веками до скончания света. Но стоит им случайно оказаться у поверхности, они дают ростки, даже самые старые из них, и цветы из тысячелетнего прошлого распускаются.
— Я тоже слыхал об этом, — кивнул я. — Но какое отношение это имеет к нам с тобой?
Доркас лежала неподвижно, но голос ее дрожал.
— Что за сила возвращает их к жизни? Ты можешь объяснить?
— Наверное, солнечный свет… хотя нет, я не могу объяснить.
— А у солнечного света нет другого источника, кроме солнца?
Теперь я понял, что у нее на уме, однако что-то во мне восстало против.
— Когда тот человек — Хильдегрин, которого мы второй раз встретили на надгробной плите в разрушенном городе, — перевозил нас через Птичье Озеро, он рассказывал о миллионах умерших людей, людей, чьи тела потонули в водах того озера. Но как же они могли утонуть, Северьян? Ведь тела легче воды. Их как-то утяжелили, но как? Я не знаю. А ты?
Я знал.
— Им в горло проталкивают свинцовую дробь.
— Я так и думала.
— Ее голос был так слаб, что я едва слышал его даже в тишине маленькой комнатки. — Нет, я это знала. Поняла, когда увидела их.
— Ты думаешь, что это Коготь вернул тебя назад? Доркас кивнула.
— Нельзя не признать, что иногда он и впрямь действует. Но только когда я достаю его, да и то не всегда. Когда ты вытащила меня из воды в Саду Непробудного Сна, он лежал у меня в ташке, и я даже не знал, что он со мной.
— Северьян, ты однажды позволил мне подержать его. Можно мне еще раз на него взглянуть?
Я вынул Коготь из мягкого мешочка и поднял вверх. Синие лучи казались сонными, однако в центре его был хорошо заметен устрашающего вида крюк, из-за которого камень и получил свое имя. Доркас протянула к нему руку, но я покачал головой, памятуя, что сталось со стаканом.
— Ты боишься, я причиню ему зло? Не беспокойся. Это было бы святотатством.
— Если ты сама веришь в то, что говоришь, а я в этом не сомневаюсь, то должна ненавидеть его за свое избавление от…
— Смерти. — Она опять уставилась в потолок и улыбнулась, словно делила с ним некую сокровенную и нелепую тайну. — Ну же, скажи это слово. Тебе оно вреда не принесет.
— От сна, — сказал я. — Ведь если возможно вывести человека из этого состояния, это не смерть — не смерть, как мы всегда понимали ее, какой она рисуется в нашем сознании при слове «смерть». Однако, признаюсь, я до сих пор с трудом верю, что Миротворец, которого уже многие тысячелетия нет в живых, может воскрешать других посредством этого камня.
Доркас не отвечала. Я даже не мог поручиться, что она слушала.
— Ты вспомнила Хильдегрина, — продолжал я, — и день, когда он перевез нас через озеро, чтобы сорвать аверн. А ты помнишь, что он сказал о смерти? Что она добрый друг птицам. Возможно, нам тогда следовало уяснить, что такая смерть не может быть смертью в нашем понимании.
— Если я скажу, что поверила твоим словам, ты дашь мне подержать Коготь?
Я снова покачал головой. Доркас не смотрела на меня, но она, должно быть, видела, как качнулась моя тень, а может быть, просто ее воображаемый Северьян на потолке тоже ответил отказом.
— Ты прав. Я бы разбила его, если б смогла. Сказать, во что я действительно верю? В то, что я была мертва, — не спала, а именно была мертва. И жила я давным-давно, в доме с маленькой лавочкой, с мужем и ребенком. А этот твой Миротворец, явившийся так много лет назад, был авантюристом из древнего племени, пережившим всемирную смерть. — Ее пальцы впились в одеяло. — Ответь мне, Северьян, не назовут ли его Новым Солнцем, когда он явится снова? Похоже, что так и будет, правда? А еще я верю, что, когда он приходил, он принес с собой нечто, имеющее над временем такую же власть, какую, говорят, зеркала Отца Инира имеют над пространством. И это твой камень.
Она замолчала и, повернув голову, дерзко взглянула на меня; поскольку я не отвечал, она продолжала:
— Ты вернул к жизни улана, и это стало возможным потому, что Коготь прокрутил для него время назад, к тому моменту, когда он был еще жив. Ты почти залечил раны своего друга, и это удалось потому, что Коготь повернул время к тому моменту, когда они должны были почти зажить. А провалившись в болото в Саду Непробудного Сна, ты, наверное, коснулся или почти коснулся меня, и для меня наступило время, когда я еще жила, вот я и ожила снова. Но до этого я была мертва. Долго, долго мертва — сморщенный труп под бурыми водами. Во мне и сейчас есть что-то мертвое.
— Во всех нас постоянно присутствует что-то мертвое, — возразил я. — Хотя бы потому, что мы знаем — в один прекрасный день мы умрем. Во всех, за исключением младенцев.
— Я хочу вернуться, Северьян. Теперь я это поняла и давно уже собираюсь втолковать тебе. Мне необходимо вернуться и выяснить, кто я, где жила и что со мной случилось. Ты, я знаю, не можешь пойти со мной…
Я кивнул.