Мышелов решил «сойти» вниз по камину. В конце концов, он же поднялся эти последние несколько десятков ярдов.
Первая попытка пошевелить ногой подсказала ему, что его мышцы сведены судорогой. Он никогда не сможет согнуть ногу и выпрямить ее снова, потому что просто соскользнет с опоры и упадет.
Мышелов подумал о шесте Глинти, затерянном в белом пространстве, и тут же задушил в себе эту мысль.
Хрисса, съежившись у него на груди, уставилась ему в лицо с выражением, которое в сиянии следующей молнии казалось печальным и в то же время критическим, словно кошка хотела сказать:
– И где же эта хваленая человеческая изобретательность?
***
Фафхрд едва успел выбраться из камина на широкий и просторный уступ, прикрытый сверху скальным выступом, когда в скалистой стене бесшумно распахнулась дверь ярдов двух высотой, в ярд шириной и две пяди толщиной.
Контраст между шероховатостью скалы и гладкой, как линейка, поверхностью темного камня, образующего боковые стороны двери, косяка и порога, был поистине замечательным.
Наружу пролился мягкий розовый свет, и вместе с ним – аромат духов, тяжелые испарения, насыщенные снами о прогулочных лодках, дрейфующих по тихому морю в час заката.
Эти вызывающие наркотическое опьянение пары мускуса наряду с ударяющим в голову, словно алкоголь, разреженным воздухом почти заставили Фафхрда забыть о своей цели, но когда он коснулся черной веревки, это было все равно, что прикоснуться к Хриссе и Мышелову на другом ее конце. Фафхрд отвязал веревку от пояса и приготовился закрепить ее вокруг толстой каменной колонны рядом с открытой дверью. Ему пришлось довольно сильно натянуть веревку, чтобы можно было завязать надежный узел.
Но насыщенные снами испарения сгустились, и Северянин больше не чувствовал Мышелова и Хриссу на другом конце веревки. Честно говоря, он начал полностью забывать о своих двух друзьях.
А затем серебристый голое – голос, хорошо знакомый Фафхрду, который слышал его один раз смеющимся и один раз хихикающим, – позвал:
– Войди, варвар. Войди ко мне.
Конец черной веревки незаметно выскользнул из пальцев Северянина и тихо прошелестел по камню и вниз по камину.
Фафхрд, чуть пригнувшись, переступил порог, дверь бесшумно закрылась, как раз вовремя, чтобы заглушить отчаянный крик Мышелова.
Северянин оказался в комнате, освещенной розовыми шарами, висящими на уровне головы. Их мягкое теплое сияние окрашивало в розовый цвет портьеры и ковры, но особенно было заметно на светлом покрывале огромного ложа, которое составляло единственный предмет меблировки комнаты.
Рядом с кроватью стояла стройная женщина; черное шелковое платье скрывало все, кроме ее лица под черной кружевной маской, однако не могло спрятать плавные изгибы женской фигуры.
В течение семи бешеных ударов сердца Фафхрда она глядела на рыжебородого варвара, потом опустилась на ложе. Тонкая рука с кистью, обтянутой черным кружевом, выскользнула из-под складок платья, похлопала по покрывалу рядом с собой и замерла. Маска, не отрываясь, смотрела в лицо Фафхрда.
Он стряхнул с плеч мешок и отстегнул пояс с топором.
***
Мышелов закончил вбивать тонкое лезвие своего кинжала в щель у себя над ухом, пользуясь вместо молотка кремнем из своего мешка, так что при каждом судорожном ударе камня о рукоятку искры дождем летели во все стороны – крохотные молнии среди слепящих вспышек, все еще озаряющих камин, – пока сопровождающие их раскаты грома создавали шумный аккомпанемент ударам Мышелова.
Хрисса устроилась у Мышелова на щиколотках, и время от времени Серый пристально смотрел на нее, словно хотел спросить: «Ну что, киска?»
Порыв насыщенного снегом ветра, с ревом рванувшего вверх по камину, на мгновение поднял мохнатого зверя на целую пядь в воздух и чуть не сдул самого Мышелова, однако тот посильнее напряг мускулы, и мостик, чуть изогнувшийся вверх, выдержал.
Мышелов только что закончил завязывать конец черной веревки вокруг перекладины и рукоятки кинжала – его пальцы и предплечья были почти бесполезными от усталости – когда в задней стене камина бесшумно отворилось окно в два фута высотой и в пять шириной; толстая каменная ставня скользнула в сторону меньше, чем в пяди от обращенного внутрь плеча Мышелова.
Красное сияние вырвалось из окна и неясно высветило четыре морды с черными поросячьими глазками и низкими безволосыми головами.
Мышелов внимательно рассмотрел их. Все четверо крайне уродливы, бесстрастно решил он. Только их широкие белые зубы, сверкающие между растянутыми в ухмылке губами – почти от одного свинячьего уха до другого – могли бы как-то рассчитывать на то, чтобы называться красивыми.
Хрисса немедленно проскочила сквозь красное окно и исчезла. Два лица, между которыми она прыгнула, даже не моргнули черными глазками-пуговками.
Потом четыре пары коротких мускулистых рук высунулись наружу, легко оторвали Мышелова от стены и втащили внутрь. Он слабо вскрикнул, потому что усилившаяся судорога скрутила его внезапной агонией. Он еще успел заметить толстые короткие тела в лохматых черных куртках и коротких штанах – а одно было в лохматой черной юбке – но все с босыми разлапистыми ступнями и толстыми ногтями. Потом он потерял сознание.
Очнулся Мышелов от безжалостного массажа, лежа на жестком столе, с телом обнаженным и скользким от теплого масла. Он находился в плохо освещенной комнате с низким потолком, и его все еще окружали плотным кольцом четыре гнома, о чем Мышелов мог судить еще до того, как открыл глаза, по восьми мозолистым рукам, тискающим и мнущим его мышцы.
Гном, разминающий правое плечо Мышелова и молотящий по верхней части позвоночника, сморщил покрытые бородавками веки и обнажил свои прекрасные белые зубы, словно позаимствованные у какого-нибудь великана, в том, что, должно быть, представлялось ему дружеской усмешкой. Затем он сказал на жутком мингольском диалекте:
– Я Костолом. Это моя жена Жирожорка. Те, что поглаживают твое тело с левого борта, – это мои братья Ногогрыз и Черепобой. А теперь выпей это вино и следуй за мной.
Вино обожгло Мышелову горло, однако прогнало головокружение; к тому же было истинным блаженством избавиться от убийственного массажа – а, заодно, и от судорог, скручивающих мускулы в комок.
Костолом и Жирожорка помогли Мышелову слезть с каменной плиты, а Ногогрыз и Черепобой быстро растерли его грубыми полотенцами. Теплая комната с низким потолком на мгновение поплыла вокруг Серого; затем он почувствовал себя восхитительно хорошо.
Костолом пошлепал в темноту, расстилающуюся позади дымных факелов. Мышелов без слова последовал за ним. «Это что, и есть Фафхрдовы Ледяные Гномы?» – спрашивал он сам себя.
Костолом отодвинул в сторону тяжелые портьеры. В темноту веером хлынул янтарный свет. Мышелов шагнул с грубого камня на мягкий пух. Портьеры с шорохом сомкнулись за спиной.
Он был один в комнате, мягко освещенной висящими шарами, похожими на огромные топазы, – однако чувствовалось, что если их коснуться, они отскочат в сторону, как воздушные шарики. Тут находилось широкое ложе и позади него, на фоне затянутой ковром стены – низкий столик с табуреткой из слоновой кости. Над столом было большое серебряное зеркало, а на столе – причудливые маленькие бутылочки и множество крошечных горшочков из слоновой кости.
Нет, комната не была совершенно пустой. В дальнем углу, свернувшись клубочком, лежала ухоженная, лоснящаяся Хрисса.