Аннотация: «У тараканов нет царя, но выступают все они стройно». Так гласит тараканья Библия. Что случится, если маленькие твари, с которыми мы ухитряемся жить бок о бок столетиями, объявят нам реальную войну? Больше того – победят в ней, научившись наслаждаться сексом с человечьими самками, пережив геноцид и низвержение в преисподнюю? И хронику о ней оставит потомкам их мессия – интеллигентный и набожный таракан по имени Псалтирь?
Провокационный и остроумный роман Дэниэла Ивена Вайсса – впервые на русском языке.
Дэниэл Ивен Вайсс
Джону Спрайхеру
Многоногое спасибо Пати Кокрэм.
У саранчи нет царя, но выступает вся она стройно.
Книга притчей Соломоновых, 30:27
Пролог
Что значит потерять любимого? На вершине животного мира ответ прост – ничего толком не значит. Коитус – великолепное переживание, наравне с обжорством и экскрецией. Но все заканчивается, особенно все хорошее, любимый блекнет и уже ничем не отличается от остальных.
Впрочем, ненадолго. У людей есть основания переживать, удастся ли еще спариться, но мы об этом не волнуемся никогда. Когда феромоны спят, мы сексуально индифферентны. Когда феромоны бушуют, их химическая магия всегда приводит к нам идеального любовника, и каждый – ничем не хуже предыдущего. На уровне пола не бывает безответной любви.
Что касается потомства, мы следуем традициям скрытных горожан – ни один не знает своего отца. Порция спермы может оплодотворить столько женских яиц, что на всю жизнь хватит – а может, и нет. После каждой попытки никогда не знаешь, кто автор следующего выводка – ты или твой предшественник. Да и кому, в конце концов, это интересно?
Это не бравада. Когда я впервые оказался в зловещем мире хомо сапиенс, успокоила меня именно реакция людей на разрыв с любимым. Я понял, что человек – просто жуткий сверхъестественный гость в нашей экосфере, как тыквенный фонарь в ветреную ночь: поначалу страшный, но вот уже еле мигает и неизбежно погаснет. А все почему: люди не адаптируются, ибо их не вознаграждают за развитие генофонда. Расставание не вызывает у них ни чувства гордости за хорошо проделанную работу, ни волнующего предвкушения следующей встречи – одну лишь мрачную, изматывающую неуверенность. По правде говоря, никакое совокупление не порождает у человека страстей, сравнимых со страстями разлуки.
В раннем детстве Библия измучила меня примерами этой человеческой особенности, но я отказывался верить. Однако последующее знакомство с «Илиадой» заставило допустить такую возможность. Если верить Гомеру, «Илиада» – история человека, который повел своих сородичей на кровавую смерть к чужим берегам лишь потому; что дама его сердца нашла травку позеленее. Вскоре я ознакомился с полным и подробным отчетом, что оставил мой предок, который был там лично – слово трезвого свидетеля с многофасеточными глазами, а не пьяное карканье слепца.
Елену никто не похищал. Чесночная вонь изо рта Менелая ее не возбуждала, она мучилась хроническим поносом от диеты на оливковом масле (и расцарапала себе весь зад, подтираясь виноградными листьями). Однажды моя прародительница Афротелла – подлинная героиня «Илиады» – услышала, как Елена договаривается со служанкой о побеге. Афротелла готова была разорваться пополам. Жизнь в Греции имела свои преимущества: семья из сорока особей преспокойно могла прожить, питаясь объедками из бороды одного-единственного мужчины, который облегчал доступ к пище, ежедневно напиваясь вусмерть за ужином. Но даже Афротеллу местные санитарные условия приводили в ужас. К тому же она всегда мечтала увидеть Трою.
Елена у себя в комнате опрокидывала мебель, симулируя собственное похищение Парисом, а феромоны Афротеллы тем временем властно привлекли к ней проходившего мимо жеребца. В тот вечер Афротелла с Еленой отправились в Трою. Ворота распахнулись для колесницы Елены, но фактически Троя пала, когда спустя мгновение за Еленой последовала Афротелла. Вскоре на свет появился первый выводок, и расцвела наша новая колония.
А затем явился греческий флот. На серых песках Трои безмозглые юнцы греческих и троянских кровей рубили друг друга в фарш для крабов. Ни один хомо сапиенс не выступил против этой абсурдной трагедии. Наоборот, вершиной мужества считалось драться и умирать, потому что совершенно незнакомая женщина совокуплялась с другим мужчиной.
Завоевание стоило грекам десяти лет, тысяч трупов и огромной брюхатой лошади. А нашу победу обеспечила одна рассудительная самка в дорожке лошадиной мочи. Менелай вернул свою прекрасную Елену, однако Афротелла уверяла, что ее госпожа так и просидела все время одна подле гипсового Париса. А потом греки подожгли город, и в огне погибли не только большинство троянцев, но и почти все потомство Афротеллы, в двенадцать тысяч раз превосходившее число жителей Трои. Часть уцелевших вернулась с греческим флотом к мусаке; другие отправились делать то, чего не сумели греки: завоевывать Азию и Новый Свет.
Обе версии этой истории говорят об одном: расставаясь или оказавшись под угрозой расставания с любимыми, люди пускаются во все тяжкие – не имеет значения, насколько пуст и ничтожен стал роман. Я не злорадствую, зная о людях столь постыдные вещи. Но когда через три тысячелетия после падения Трои люди бросают мне вызов, я встречу их лицом к лицу, как сделал бы каждый, вступив на зыбкую почву романтических мук.
Бытие
Мать никогда не доверяла кухонным шкафчикам. С момента основания колонии оотеки – капсулы с яйцами – традиционно откладывались в кухонных шкафчиках, чтобы новорожденные жили рядом с основными запасами пищи. Но, раздувшись от тридцати восьми детенышей, моя прекрасная матушка потащилась в коридор, дабы мы явились на свет под книжным шкафом. Она не хотела, чтобы мы умели читать. Только заподозри мать, что сделают книги с ее детьми, она убила бы нас в зародыше. Она лишь хотела нас выкормить; сладкий тягучий библиотечный клей, что скрепляет книги, заменил нам материнское молоко.
Едва матушка сбросила оотеку, выводок в панике кинулся бежать. Мельтешащие ноги прошлись мне по голове, в глазах потемнело. Я выбрался и проковылял через полку к фолианту с теплым земным запахом – видимо, книгу брали в руки часто, но ненадолго. Я не мог разобрать золотое тиснение на синей обложке, однако с отвагой юности вскарабкался на корешок, не дрогнув, и начал проедать себе путь внутрь.
В те месяцы я содрогался нередко. Что ни страница – предательство, убийство, похоть, месть, мания, геноцид, обман, инцест или иной неописуемый порок. Зачем решили издавать эти хроники? Им самое место на свалке, в глубокой яме, под грудой камней. Я отчаянно переполз неприступную книжную закладку и приступил ко второму разделу книги, поменьше. Еще хуже. Сколь ни зловещи преступления, сколь ни жестоки преступники – все прощалось. Будто ничего и не было. Тогда я и понял, что не хочу иметь дела с людьми. Раз уж человек властвует над каждой тварью, пресмыкающейся по земле, я лучше посижу здесь в укрытии и буду страдать лишь над письменными свидетельствами человеческих извращений.
Увы, мать была права: эта книга взрастила меня. Я полинял дважды. Я задыхался в тесноте. Снаружи стоял день, когда голова моя протиснулась наружу. Я оглядел корешок. Золотые письмена обрели четкость: я был дитя Библии.