В Варнарайне взяточники не давали людам наживаться, – зависть заговорила в полный голос и толкнула людей на бунт. А в соседних провинциях бунтовать некому – те, у кого есть имущество, не хотят им делиться, а те, у кого имущества нет, не прочь завладеть чужим, но не хотят ничего делать общим.
Бажар стал смеяться:
– При чем тут народ! Ваша личная стража ходит в бархатном тряпье! Вы тыкаете пальцем в баб на улицах! Нет женщины в городе, с которой бы вы не переблудили! Вы не раздаете народу и десятой доли того, что забираете себе! Куда вы подевали половину казны наместника? Отправили в горы вместе с Даттамом… Новые чиновники бьют народ палками, чтобы люди сеяли рис!
Тут секретарь выронил тушечницу, и один из телохранителей Бажара отшвырнул ее носком сапога. А пророк спокойно сказал:
– Новые чиновники приводят народ в чувство, потому что войскам и народу нечего есть. Войскам и народу нечего есть потому, что вы, Бажар, разрушили дамбы на Левом Орхе. А дамбы вы разрушили потому, что продались правительству.
– Это ты продался властям, – закричал Мехвер. – Ты не назвал себя императором, чтобы легче было примириться с этими подонками из столицы!
Телохранители Бажара обнажили клинки. Чиновники Рехетты попятились, понимая, что сейчас их зарежут. Тогда Даттам свистнул: в окнах разорвалась промасленная бумага, и в зал начали прыгать варвары его свиты.
Телохранители Бажара окаменели, ведь варвары Даттама были не совсем людьми, и так близки к животной природе, что в пылу битвы помимо воли превращались в медведей и рысей.
– Ладно, – молвил Бажар. – Не хотел я с тобой ссориться, Рехетта, это как‑то случайно вышло. Но уж коли стряслась такая беда, нам лучше расстаться.
Ночью войска Бажара выступили на юг, в направлении столицы империи.
В суматохе тушечница пропала . Решили: кто‑то из охранников позарился на талисман. Но, как помнит слушатель, тушечница эта была не кто иной, как сам Именет. Предстал перед Парчовым Старцем, скакнул ножкой, доложил:
– Бунтовщики поссорились… И лишь благодаря мне.
Увы! И на небе чиновники преувеличивают свои заслуги!
Даттам подумал: «Здравого смысла в Варнарайне давно нет, и богов нет, остались одни колдуны». Но спросил:
– И ты бы помилование принял?
– Я разрешу это сделать другим… Это касается и тебя, – слышишь… Меня хоть и называют воплощением государя Амара, однако я не хочу, как твои варвары, забирать с собой людей в могилу.
* * *
А через неделю случилось вот что: почти вся провинция была в руках кузнецов; те чиновники, что не были истреблены толпой, повсеместно раскаивались и переходили на их сторону. Не могли взять только город Шемавер в сорока иршахчановых шагах от Анхеля. Осаждал город бунтовщик Нейен, а оборонял – чиновник по имени Баршарг, кстати, из варварского рода, который совершенно почти иссяк при государе Иршахчане за недостаток почтительности.
Не могли взять только город Шемавер в сорока иршахчановых шагах от Анхеля. Осаждал город бунтовщик Нейен, а оборонял – чиновник по имени Баршарг, кстати, из варварского рода, который совершенно почти иссяк при государе Иршахчане за недостаток почтительности.
Баршарг сражался доблестно. Он осыпал бунтовщиков камнями. По его приказу рабочие смешивали серу с асфальтом, смолой и оливковым маслом, а затем поджигали и выливали эту смесь на осаждающий, которых как бы осыпал огненный дождь. Чтобы обезопасить себя от зелья, применяемого бунтовщиками, он внимательно следил за подкопами и тут же рыл контрмины. Однажды, когда мина и контрмина встретились, под землей началось сражение, и Баршаргу удалось захватить в плен двух мастеровых, знавших секрет огненного зелья: одного мастерового Баршарг замучил безо всякого толку, а второй не выдержал пыток и все рассказал.
Нейен предлагал Баршаргу перейти на сторону повстанцев и командовать десятитысячным отрядом, но тот ответил: «Я потомок Белых Кречетов, и мечом не торгую». И предложил через гонца: «Сойдемся в поединке у городских ворот. Кто кого убьет – тому и владеть городом». Нейен рассердился, обрезал гонцу уши и послал обратно со словами: «Мы не варвары, чтоб решать судьбы ойкумены поединками».
Тем временем лазутчики донесли: правительство собрало наконец войско, солдаты поднимаются на лодках к Шемаверу. Узнав об этом, Рехетта кликнул своих «маленьких человечков», позвал тысячников и затворился с ними в кабинете.
В этот день Даттам отправился в городской храм Шакуника; двое его варваров‑телохранителей везли в седельных сумках золото. Это была предоплата за зерно, в размере двух третей общей суммы. Даттам спросил, когда придут баржи с зерном, и шакуники сказали, что не позже, чем послезавтра. Даттам сказал, что если послезавтра барж не будет, то он прикажет своим солдатам сравнять храм с землей.
Когда Даттам ушел, настоятель долго сидел, глядя ему вслед.
– Дельный молодой человек, хотя и бунтовщик, – сказал настоятель, – жаль его голову.
– На что прикажете употребить деньги, полученные за зерно? – справился эконом.
– На ссуду правительству, – ответил настоятель.
Через два часа он появился, усталый и бледный.
Руководители восстания стали расспрашивать его, что да как, но Рехетта только мрачно отмалчивался. Все решили, что ничего путного пророк на небесах не выпросил. Уже загасили свечи, как вдруг на окне разлетелась решетка и на пол спрыгнул какой‑то незнакомец.
Охрана схватилась за оружие, а незнакомец распахнул плащ и бросил меч с серебряной насечкой к ногам Нейена:
– Я – Баршарг. Я спас для наследника город, и это не понравилось командующему наследника. Этот негодяй побоялся, что моя слава помешает ему, и донес, что, мол, я храбро оборонял город затем, чтобы во время осады продавать государственное зерно на городских рынках! Сегодня днем они подписали приказ о моем аресте!
Тут стража опомнилась. Баршаргу скрутили руки за спиной, привязали к столбу. Нейен был сперва зол на Баршарга, хотел повесить его на виду у всего войска. Но Рехетта приказал развязать пленника и отдал ему меч. Все были поражены, поняли, что колдовство Рехетты опять их спасает. А Баршарг сказал:
– Я хочу отомстить тем, кто меня предал.