Если они прознают об этих станках, они тут же навяжут их нам, чтобы испортить цену и прогнать половину мастеров за ненадобностью.
А дядя Даттама насупился и сказал:
– Нынче в Варнарайне души чиновников почернели от алчности, а зубы народа почернели от лотосовых корней. Люди наследника, как оборотни, пьют кровь народа и сосут его мозг. В почетной охране наместника – две тысячи головорезов, рыщут по деревням и понуждают людей усыновлять чиновников… Луга и поля исчезают из земельных списков, общие амбары пустеют, и народ, будучи не в состоянии прокормиться, вынужден заниматься торговлей. Скоро в Варнарайне не останется свободных людей. Увы, страшно подумать, – что будет после смерти государя?
И, взяв модель из рук Даттама, спалил ее в жертвенном костре небесному кузнецу Меренику.
Вечером дядя спросил племянника:
– Говорят, в столице ты связался со скверными людьми, которые делают деньги в обход государства?
– Я изобретатель, – сказал Даттам, – и если выйдет так, что мои изобретения нужны только бесам, я буду работать на бесов.
Даттам побледнел и стал глядеть на гобелены. Говорили, будто Хариз решает за наместника все дела, городскому судье протоколы приносит на подпись пачками, а допрашивать любит прямо рядом с кабинетом, за красавицами, от которых рушатся царства. А господин Хариз взял персик и стал очищать кожицу. О слушатель! Разве справедливый человек, когда зубы крестьян почернели от весенних кореньев, будет есть тепличный персик?
– А что вы, – спросил секретарь Хариз, – думаете о механизмах вообще?
Даттам ответил:
– Разве можно улучшить совершенное? Государь установил церемонии, расчислил цены, учредил цеха и села. Если бы государству требовалось вдвое больше, скажем, фарфоровых ваз, то людей в фарфоровом цеху было бы вдвое больше, или работали бы они не треть дня, а две трети. Но государство заботится не о вещах, а о людях, которые делают вещи. Если ныне удвоить производительность труда, то куда же деть лишних рабочих?
– Это похвально, – сказал господин Хариз, – что в таком молодом возрасте вы думаете лишь о благе ойкумены. Я слыхал, вы построили водоотливное колесо… А вот епарх вашего цеха и в самом деле берет взятки. Ах, если бы такой человек, как вы, были на его месте…
И господин Хариз любезно протянул очищенный персик юному гостю. Надо сказать, что никто из мира людей подслушать этого разговора не мог. Но в левом углу на полке стояли духи‑хранители; господин Хариз побоялся оскорбить небо и потому предложил персик, что на языке плодов значит «десять тысяч».
Но Даттам был непочтителен к богам и сказал:
– А сколько получат мастера?
Господин Хариз удивился:
– Вы же сами заметили, что они больше трудиться не станут.
– Я подумаю, – сказал Даттам.
Тут глаза Хариза стали как дынные семечки.
– Э, господин студент, что ж думать над очищенным персиком? Сейчас не съешь – через час испортится.
Даттаму делать было нечего, он съел персик и откланялся с подорожной.
Только ушел – из‑за гобелена с красавицами вышла старуха, мать Хариза. Цоп, – косточку от персика, бросила ее в серебряную плошку, посмотрела и говорит:
– В этом юноше три достоинства и один недостаток. Достоинства таковы: душа у него – пустая: вечно будет желать, чем наполнить. Любит число и разум: людей жалеть не будет. Таит внутри себя беса, – вечно, стало быть, будет снаружи… . Недостаток же один: судьба его – с Рехеттой и твоими врагами. Он в душе решил: ты его сделаешь епархом цеха, а он тебя обманет…
А у господина Хариза был близнец, только он сразу после родов умер. Старуха кликнула близнеца, пошепталась с ним, стукнула в лоб косточкой от персика:
– В златом дворце – златой океан, в златом океане – златой остров, на златом острове – златое дерево, на златом дереве златые гранаты, в златом гранате – златой баран, в златом баране – покой и изобилие… Иди к тому океану, принеси мне того барана. А при входе предъявишь пропуск Даттама.
Помолчал, а потом:
– Законы природы нельзя нарушать вообще:.