К тому времени, как я к ним подошел, они стояли на коленях над длинной полосой нейлона, погрузившись в глубокие раздумья. Никто не двинулся с места. Они просто сидели и размышляли, не обращая на меня внимания.
— Бьюсь об заклад, у вас какие-то проблемы. — Инверсия, — сказал рассеянно Пол. — Ага. А что такое инверсия? Пол снова уставился на нейлоновые стропы и задумался. — Просто вчера я позволил куполу упасть на меня, — сказал, наконец, Стью. — А когда я из-под него выбрался, стропы немного перепутались.
— А, — теперь и я это заметил. Ровный пучок строп, тянувшийся от передних свободных концов к краям купола, в одном месте был перепутан. — О'кей. Отстегни-ка замок вот здесь, — вдруг сказал Пол, — и протяни через это. — И он с надеждой разложил пошире связку строп.
Стью со щелчком открыл нагрудный замок и сделал так, как просил Пол, но стропы оставались перепутанными. В ангаре снова воцарилась тишина, прижатая по углам напряженными раздумьями. Я не выдержал этой атмосферы и вышел. От нечего делать, можно было заняться и смазкой клапанных коробок. Снаружи была тишина, солнце и подрастающая трава.
Около полудня, смазав двигатель и разобравшись с парашютом, мы по знакомой дороге отправились в ЕАТ кафе, сели обедать за четвертый столик и снова были околдованы чаровницей Мэри Лу.
— К этому очень быстро привыкаешь, верно? Тебя здесь уже знают, — сказал Пол, поглощая ростбиф. — Мы здесь всего один день, а уже знакомы с Мэри Лу и с Элом, и почти все уже знают, кто мы такие. Я уже предвижу, что в какой-то момент мы почувствуем себя здесь довольно уверенно и не захотим лететь дальше.
Он был прав; чувство безопасности — это сеть привязанностей и знакомств. Мы уже ориентировались в городке, знали, что крупнейшим здешним предприятием была перчаточная фабрика, которая закрылась сегодня в 4.30 и дала нам потенциальных клиентов.
Здесь мы были в безопасности, и нами потихоньку начал овладевать страх неизвестности за пределами Райо. Странное это было ощущение — понемногу узнавать этот городок. Я это прочувствовал и довольно уныло принялся за шоколадный коктейль.
То же самое было неделю назад в Прери-ду-Шин, где всё это начиналось. Там мы тоже чувствовали себя в безопасности, имея гарантированные 300 долларов только за одно появление на празднике Исторических Дней плюс все деньги, которые мы могли заработать, катая пассажиров. Собственно, к концу субботнего дня, со всеми этими толпами людей, очнувшихся от зимней спячки, мы заработали почти 650 долларов. Что и говорить, это было хорошее начало.
Частью этой гарантии была, однако, ОТВАЖНАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ ВЫСШЕГО ПИЛОТАЖА НА МАЛЫХ ВЫСОТАХ, и когда выдался часок поспокойнее, я решил, что смогу проделать свой трюк с поднятием носового платка.
Подхватить с земли большой квадратный кусок шелка стальным крюком, подвешенным к краю моего нижнего левого крыла, было совсем не трудно, но со стороны, это выглядело очень рискованно и это был отличный трюк для воздушного цирка.
Биплан пулей набрал высоту против ветра, посвежевшего до 20 миль в час. Трюк должен был получиться, при оглушительном реве мотора крыло кренилось в нужный момент, но каждый раз, оглянувшись, я видел пустой крючок, а внизу на траве нетронутый носовой платок.
К третьему заходу я уже разозлился на собственную неумелость и полностью сосредоточился на своей задаче, точно выверив курс на белое шелковое пятнышко, не видя ничего, кроме стремительно несущейся в нескольких футах подо мной зеленой травы, и летя со скоростью 100 миль в час. Затем, за целую секунду до нужного момента, я накренил крыло, подождал, пока белое пятно пронесется прямо под крючком и пошел вверх, победно набирая высоту.
Затем, за целую секунду до нужного момента, я накренил крыло, подождал, пока белое пятно пронесется прямо под крючком и пошел вверх, победно набирая высоту.
Но я опять промазал. Я выпрямился на сиденье и посмотрел на кончик крыла, чтобы убедиться, на месте ли крюк. Он был на месте и пуст. Те, кто ждет на земле, должно быть, думают, что это за паршивенький воздушный цирк, — подумал я мрачно, — если они не могут даже с трех попыток подхватить простой старый носовой платок.
На следующем заходе я круто спикировал вниз и выровнял самолет буквально над самой травой, задолго до издевающегося надо мной платка, и пошел прямо на него. Теперь-то я его возьму, думал я, даже если придется носом зарыться в землю. Я взглянул на указатель скорости, который показывал 100 миль в час, и чуть подал вперед ручку управления. Трава жестко поблескивала под большими деревьями, кое-где в ней попадались колосья одичавшей пшеницы. Еще чуть влево и чуточку пониже.
В этот момент колеса ударили о землю, причем настолько сильно, что моя голова дернулась и перед глазами у меня всё поплыло. Биплан высоко подпрыгнул, а я снова двинул ручку вперед, готовясь накренить крыло для подхвата. В ту же секунду грянул сильный взрыв, мир почернел, а мотор издал вопль обезумевшего металла.
Пропеллер врезается в землю, я разбиваюсь; что произошло; колеса должно быть оторвались; я остался без шасси, а теперь пропеллер молотит по земле по грязи; мы сейчас перекувырнемся; слишком быстро летят комья грязи; вытягивай, вытягивай на полную мощность; снова лечу но ничего от мотора ничего не останется пропеллер тоже где земля провода деревья поле ветер... Вся эта сумятица мыслей как-то сразу взорвалась во мне. А позади нее мертвящее осознание того, что я разбился.
Глава 4.
ТЕСНО ЗАЖАТЫЙ В КАБИНЕ, я почувствовал мощный удар самолета о землю, дал полный газ и рванул самолет в воздух. Единственное, что мне удалось выжать из ручки газа, был громкий скрежет. Газа не было. Биплан потянулся вверх на одной инерции.
Мы никак не перелетим над телефонными проводами. Странно. При 100 милях в час они были так близко, а теперь уже совсем не так. Мы чисто автоматически развернулись против ветра, и с полностью выжатой ручкой газа, под завывание двигателя, в ста футах над землей всё как-то замедлилось. Я почувствовал дрожь самолета на грани срыва и с тревогой прислушивался к ней, зная, что малейшее замедление означало бы зарыться носом в землю.
Но я знал свой биплан и знал, что он просто повиснет в воздухе и начнет плавный-плавный спуск против ветра. Я подумал, не перепугались ли люди там, на земле, потому что со стороны это должно было очень неважно выглядеть: мощный взрыв грязи, отлетающие в сторону колеса, странное завывание двигателя и резкий взлет вверх перед самым падением. Всё-таки единственным страхом, который я испытывал, был их страх, — как всё это должно было выглядеть с земли.
Мы медленно опускались против ветра в высокую траву. Впереди ни одного препятствия. Земля неспешно выросла навстречу и слегка коснулась нас своей зеленью. В этот момент мотор уже бесполезен, и я выключил зажигание. Мы медленно скользили над зарослями травы со скоростью меньше 20 миль в час, и от нечего делать я перевел рычажок корректора смеси на холостой ход, а переключатель топливомера в положение выключено. Не было ни удара при приземлении, ни толчка вперед по инерции. Всё очень медленно, неспешно.
Горя нетерпением поскорее выбраться из самолета и увидеть, что с ним произошло, я отстегнул привязные ремни и поднялся в кабине во весь рост еще до того, как мы окончательно приземлились. И тут биплан резко грохнулся вниз, накренившись на правое крыло.