И потому, когда приличного вида мальчонка из Дерхэма попробовал скрестить со мной шпаги
из за моего любимого американского писателя, я ринулся на него с громами и молниями. И как часто со мной случалось, хватил через край.
Поднялся шум. Они, наверное, даже и не подозревали, что можно всерьез относиться к таким пустякам. Их смех разъярил меня окончательно. В чем я
только их не обвинял: и в том, что они пропойцы, и что они, сукины дети, только лоботрясничают, ни черта не знают, а мнят о себе невесть что, да
и шлюхи то у них никудышные, и т. д. и т. п. Крепкий долговязый малый – позднее он станет кинозвездой – вскочил с места, примериваясь, как лучше
влепить мне в челюсть, но Ульрик сумел разрядить обстановку. Действовал он, как всегда, мягко, вкрадчиво, стаканы наполнились снова, и перемирие
было объявлено. И как раз в эту минуту раздался звонок, и на пороге возникла молодая очаровательная женщина. Она была мне представлена как жена
какого то типа, знакомого, очевидно, всем присутствующим, потому что все о нем стали справляться. Я отвел Ульрика в сторону и попросил
объяснить, что все это значит.
– У нее муж парализован, – сказал Ульрик, – и она сидит возле него днем и ночью. Вот и заглядывает иногда выпить капельку, чтобы не свихнуться
совсем.
Стоя в отдалении, я рассматривал ее. Она была, на мой взгляд, из тех сексуально озабоченных женщин, что, сохраняя вид невинных страдалиц,
ухитряются полностью утолять свои аппетиты. Почти следом за ней вошли еще две бабенки – одна явная шлюха, а другая чья то жена, уже потерявшая
товарный вид и потому злая и дерганая. Они все время сновали взад вперед, а та сидела на своем месте уверенно и спокойно. Я проголодался как
зверь, да и в штанах у меня стало как то тесно. С появлением женщин боевое настроение во мне утихло, и только две вещи занимали меня сейчас:
жратва и секс. Пошел в сортир и забыл запереть за собой дверь. Стой у меня не прошел, а выпитый бренди просился наружу; так я и стоял со своим
молодчиком в руке, нацеливаясь попасть куда надо, и струя из меня била довольно крутая. И тут дверь внезапно распахнулась. Это была Ирен, жена
паралитика. Она ойкнула и хотела было закрыть дверь, но почему то, может быть, потому, что я продолжал как ни в чем не бывало заниматься своим
делом, остановилась на пороге; даже начала со мной разговаривать, будто и в самом деле все происходило совершенно естественно. Когда я стряхнул
последнюю каплю, она произнесла:
– Вот это представление! Вы всегда бьете в цель с такого расстояния?
Я схватил ее за руку, на сей раз не забыв про дверь.
– Пожалуйста, не надо, – захныкала она, вид у нее был и правда перепуганный.
– Только на минуту, – взмолился я, член мой уже уперся в ее юбку, а губы прижались к накрашенному рту.
– Не надо, прошу вас. – Она попыталась выскользнуть из моих объятий. – Сраму же натерпишься!
Я понимал, что ее нужно отпустить, и работал в бешеном темпе.
– Сейчас отпущу, – сказал я. – Еще один поцелуй, и все…
С этими словами я притиснул ее к двери и, даже не дав себе труда задрать подол, стал тыкаться в нее так, что через пару минут вывалил весь свой
запас прямо на ее черное шелковое платье.
Моего отсутствия никто и не заметил. Ребятишки с Юга толклись возле двух оставшихся баб, и глаза у них были, как у кобелей перед случкой. Только
хитрый Ульрик поинтересовался, не видел ли я где нибудь Ирен.
– Думаю, она пошла в ванную.
– Ну и как это было? – спросил он. – Ты все еще влюбленный? В ответ я только криво ухмыльнулся.
– Ну и как это было? – спросил он. – Ты все еще влюбленный? В ответ я только криво ухмыльнулся.
– А почему бы тебе как нибудь вечером не прийти со своей подружкой? – продолжил Ульрик. – Я всегда найду предлог затащить сюда Ирен. Мы тут
устроим пересменку и утешим ее как следует.
– Послушай, – сказал я. – Дай ка мне доллар. Помираю с голоду.
Ульрик, когда у него попросишь денег, принимает такой смущенный, растерянный вид, будто эта просьба ставит его в чрезвычайно затруднительное
положение. Вот и пришлось застать его врасплох, пока он не сумел выстроить свою обычную, мягкую, но почти непреодолимую для подобных атак
стенку.
– Давай поживее. – Я хлопнул его по плечу. – Сейчас не время отнекиваться и разводить руками.
Мы вышли в холл, и там он, стараясь все же действовать незаметно, сунул мне доллар. Только мы подошли к дверям, как из ванной вышла Ирен.
– Как, уже уходите? – Она подошла к нам и взяла обоих за руки.
– Да у него спешное дело, – сказал Ульрик. – Но он обещает скоро вернуться.
И мы оба облапили ее и принялись целовать.
– А когда же я вас опять увижу? – спросила Ирен. – С вами так интересно было разговаривать.
– Только разговаривать? – спросил Ульрик.
– Ну понимаешь… – начала она и прервала фразу игривым смешком.
Этим смешком она меня словно за яйца схватила. Я сгреб ее и, зажав в углу, нащупал ее просто раскаленную манду, а язык запустил ей чуть ли не в
глотку.
– Зачем ты убегаешь? – прошептала она. – Останься… Тут Ульрику захотелось урвать свою долю.
– Ты за него не беспокойся, – сказал он, пиявкой присасываясь к ней. – Этому типчику утешений не надо. Он всегда хватает больше, чем может
проглотить.
Уже оторвавшись от них, я поймал последний умоляющий взгляд Ирен. Она выгнулась, едва не переломившись, подол ее задрался, а Ульриковы ручонки
ползали по ее ляжкам и липли к горячей щелке. «Вот так, – думал я, сбегая по лестнице, – ну и сука». А сам почти терял сознание от голода, и
перед моими глазами истекал соком бифштекс и роскошно пенилось пиво.
В салуне на Шестой авеню, неподалеку от дома Ульрика, я получил все, о чем мечтал, и еще осталось десять центов. Я сразу же повеселел, и душа
моя раскрылась навстречу любому зову. Мое состояние было, наверное, слишком отчетливо написано на физиономии: когда я на минуту встал в дверях,
осматривая место действия, какой то человек, выгуливавший собаку, весьма по дружески поклонился мне. Я было решил, что он принял меня за кого то
другого, со мной такое часто случалось, но нет, он просто так же, как и я в эту минуту, был настроен на общение. Мы обменялись несколькими
словами, и вот я уже иду рядом с ним и его псом. Он говорит мне, что живет совсем близко и, если я ничего не имею против небольшой дружеской
выпивки, он приглашает меня к себе. По нескольким произнесенным им фразам он показался мне тонким, образованным джентльменом старой выучки.
Оказывается, он недавно вернулся из Европы, провел там несколько лет. У себя дома он рассказал мне о своем романе с одной графиней, во
Флоренции. Он, кажется, посчитал, что я хорошо знаю Европу. Он обращался со мной так, словно я был художником.
Квартира была не такой уж роскошной, но он сразу же раскрыл коробку отличных гаванских сигар и спросил, что я предпочел бы выпить. Я выбрал
виски и опустился в великолепное кресло. У меня возникло ощущение, что этот человек вот вот предложит мне денег. Он слушал меня, будто верил
каждому моему слову, внимательно и почтительно.