И рэкетиры обречены – у них рождаемость ниже смертности, они трахают из пистолета лучше, чем делают всё другое… А мотивы преступлений? Раньше убивали за штуку, а теперь – за червонец, за целковый, но за меньшую сумму вряд ли… Структуры власти стали чаще чистить свои ряды. Начальник-рецидивист, шеф милиции-бандит – бывает ещё. Но редко! Уже сейчас есть места, где всё выключено, а народу всё лучше и лучше! Один зэк был в миру предсказателем, и все его предсказания сбывались, как прогноз погоды на канале тэвэ, так вот, за минуту до исполнения приговора он сказал: „Скоро станет лучше!“ И не ошибся, надо думать, увидимся – проверим».
Слушала она меня или нет – не знаю. Возможно, я разговаривал сам с собой.
Она мне не отвечала. Она почти всю дорогу промолчала, мельтешась у меня под ногами – попрыгунья-стрекоза.
Так мы дошли до самого моего дома.
Мой дом неприлично неуютен. И мне – наплевать. Едва выпав из длинной, до колен, куртки, Майя тут же ухватилась за спасительную соломинку – большую швабру, давно уже скучавшую в своем углу. Я же сидел на банкетке у входа, не раздеваясь, и смотрел на неё. Да она влюблена в меня до чертиков! Вот мартышка!
В холодильнике обнаружился кусок заизвесткованного сыра «рокфор» и начатый черт знает, когда гостевой торт «Сюрприз», вафельный, с шоколадным верхом.
– С чего такая роскошь? – спросила Майя, и это был несомненный прогресс – она осмелела и начала в моем присутствии произносить «шутки юмора»!
– А у меня сегодня семейный праздник.
– Какой же? – лукаво улыбнулась она. – День рождения у тебя, если я ничего не путаю, где-то через полгода.
– Именно день рождения! Спасибо, что напомнила. Именно сегодня.
– И сколько же тебе стукнуло?
– Как раз – сколько надо. Сегодня я достиг, наконец, нормального, с медицинской точки зрения, возраста – мне исполнилось тридцать шесть и шесть.
– А «и шесть» – это месяцы или годы?
– Два в одном.
– А!
– Закрой рот, пожалуйста, ты не на приеме у врача, а на дне рождения. А гланды могла бы удалить, но это я так, между прочим.
Наступила пауза. Кажется, опять нахамил. Вот так вот всегда – думаешь, что хохмишь, а выходит хамство.
Можно считать – поужинали. Майя по-хозяйски убрала со стола, будто век здесь жила. И – пора, мне пора! Развесила ресничища и этот детский лепет…
Ну ладно.
«Очень мило», – шаркнул ножкой я и подал ей куртку, изготовившись тут же сообщить ускорение её дрожащей тушке в направлении лестничной клетки. Но сдержался и продолжил «держать роль» – вообще-то надо было её проучить, скверную девчонку, но не так резко, конечно.
Если бы только она была мужчиной, и между нами была бы крепкая мужская дружба, и друг мой не понял бы меня, демон оказался бы совсем близко – я тотчас рассорился бы с ним безо всякого сожаления. Она, эта глупая девчонка, мне сострадала! Вот что это была за любовь! Гордая и благородная натура может вынести всё, кроме одного – сострадания. Здесь заложена некая обида, которая может быть нанесена лишь высшей силой. Если гордый человек согрешил, он вынесет любое наказание безо всякого отчаяния, но вот именно этого – безо всякой вины быть избранным в жертвы сострадания – я вынести не мог.
Сострадание имеет свою любопытную диалектику. То оно требует вины, то оно уже не хочет её иметь. Потому быть предопределенным к состраданию тем ужаснее, тем более несчастья индивида лежат в направлении духовного.
Но у Майи не было передо мной никаких обязанностей, как и у меня – не было ни малейшего повода страдать в связи с ней. Но она решила своей маленькой хорошенькой головкой, что я именно и есть то одинокое жалкое существо, которое брошено на растерзание всем страстям преисподней и, я уверен, в скудных мыслях своих она меня только так и называла – «бедненький ты мой!».
Возможно, она даже была уверена в том, что стоит ей полюбить меня просто, без затей, как тотчас же явится злой дух, который убьет и меня и её прямо в моей постели.
Конечно, был и ещё один вариант – вполне запасной. Конечно, можно было бы замкнуться в себе, говоря так, как обычно говорят в одиночестве демонические натуры: «Нет уж, спасибо, я бы не мог себя назвать большим любителем всяких церемоний и суеты, но вообще-то я не требую радостей любви здесь и сейчас всенепременно, и я вполне могу быть Синей бородой, который находит удовольствие в том, чтобы видеть, как ни в чем неповинная девушка умирает в брачную ночь, даже если это от любви!»
Вообще люди очень мало знают о бесах и демонах, хотя как раз в наше время эта область имеет справедливые притязания на то, чтобы стать, наконец, открытой по-настоящему. И те, кто хоть чуточку представляет себе, как установить контакт с демонами, может, не слишком, конечно, злоупотребляя своими возможностями, использовать для этого почти каждого человека. Глостер из «Ричарда III» стал демоном, потому что не смог вынести сострадания, которое буквально обрушивалось на него с самого детства. Кто за него молил?
Но общество считает таких людей глупцами. И путь у них один – либо до конца своих дней пребывать в парадоксе, либо спасаться у боженьки.
Однако, не слабо – как она меня! Куда занесло! Вернемся с небес на грешную землю.
Итак. Она меня жалеет, и мне этого – не надо. Ну а касательно всяких женских штучек, то тут двух мнений быть не может. Кокетства не терплю, сыт по горло.
«Идёшь к женщине, не забудь захватить плетку!» – так говорил Заратустра.
11
Пасюк больше всего боялся, что Рату обработают раньше его. Брожение среди крыс усиливалось, уже в помине не было того восторженного отношения к нашему вождю, которое так сплачивало нашу стаю ещё в виварии.
На смену шла другая партия крыс, и надо было очистить помещение. Мы все ждали скорого конца – контактных крыс, уже побывавших в эксперименте, назад, в привычный виварий, никогда не возвращали.
Однако статус вожака за Пасюком всё ещё сохранялся. Но стая, как организованное сообщество, уже перестала существовать.
Бочку катили даже на человека! Самый модный лозунг выдвинули обновленцы – если даже человек и царь природы, то природа настроена явно антимонархически. Некоторые даже призывали бить законодателей. Многие быстро спивались, сотни крыс попали в лазарет с пролежнями – результат лежачей забастовки против всякой деятельности! Побить законодателей не удалось – они, как всегда, пребывали в загранке. Но главное достижение растущего разгула – быстрое истощение подкожных запасов. Крысы стремительно нищали.
Вообще-то развал стаи наметился ещё там, в треклятом виварии, когда провели селекцию крыс и выделили карантинную группу.
Условия жизни стремительно ухудшались, правила игры – ужесточались, свободы стало меньше, корма – тоже.
Всё это было непонятно. Мы знали, что карантин – это надолго, но не навечно. И после карантина нас куда-то переведут, но вот куда – пока не знали.
Все сходились на одном – голодом нас морить вроде не должны. Но голод все-таки начался.
Как-то ночью на Пасюка пытались напасть. Пять перегрызенных глоток стаи хорошей наглядной агитацией – Пасюка оставили в покое.
И всё же слухи поползли – всему виной самодурство Пасюка. Он – самодур и не способен прибрать стаю к рукам. И что нужна «мохнатая лапа» – она-де и наведет порядок.
Вот тогда и стали, одна за другой, открываться двери исправительных тюрем. Наши барды пели хвалебные гимны рецидивистам, ибо они теперь для некоторых крыс были опорой и единственной надеждой.