Кэссин никак не мог понять, кто в этом разговоре нападает, а кто защищается, и уж тем более не мог понять самого главного – кто же победил в этом первом пробном поединке?
– Что ж, – усмехнулся Гобэй, – у каждого свои причуды. Если вам так больше нравится… не смею возражать. Сейчас я вынужден проститься с вами – меня призывают неотложные дела, – но мы с вами, несомненно, продолжим эту интересную беседу. Оставляю вас на попечение моего старшего ученика. Он о вас позаботится.
Кэссин незаметно перевел дух. Нет, если в этом поединке и есть проигравший, то никак уж не кэйри. Иначе разве мог бы он откланяться с таким достоинством?
А Гобэй и в самом деле откланялся и уже шел к двери. И тут пленник сказал нечто такое, от чего у Кэссина мир поплыл перед глазами.
– Прости меня, – тихо сказал Кенет вслед Гобэю, – виноват я перед тобой.
Если до сих пор Кэссин еще сомневался, в здравом ли уме пленный маг, то теперь понял твердо и бесповоротно – у него и вовсе нет ума. Такое ляпнуть ни один здравомыслящий узник не может. Сыпать проклятиями, гордо молчать, унижаться и подлизываться… да что угодно! Но если тебя кто-то в плен взял, а ты у этого человека прощения просишь, тебе самая пора читать надпись на ребре монетки. Кэссин даже осторожно посунулся в сторону – кто его знает, этого пленника? А вдруг он начнет буйствовать? Полоумного ведь сломанные руки-ноги не удержат. Конечно, он и так все время говорит до странности не те слова, которых можно от него ожидать, но безумнее этой последней фразы Кэссин отродясь ничего не слыхивал. Он бы обратился к кэйри за разъяснением, да вот незадача – кэйри уже закрыл за собой дверь. Едва ли до его ушей донеслись эти странные слова.
– Это ты у кэйри прощения просил? – на всякий случай поинтересовался Кэссин у пленника.
– У него, – со вздохом ответил Кенет.
– Так ведь это он взял тебя в плен, а не ты его, – напомнил ему Кэссин. – За что же тут прощения просить?
– А это он моим попущением такой мразью сделался, – хмуро произнес Кенет. – По природе своей он тварюшка не так чтобы особо опасная – крыса помоечная, не больше. Укусить может, но не загрызет. А я за ним недоглядел, и выросла крыса размером с овцу, да еще и зубами ядовитыми обзавелась. Возьмись я за него сразу, и остался бы он мелким пакостником, а до настоящего мерзавца не дорос бы. Паскудного ты себе хозяина выбрал, Кэссин, ничего не скажешь.
Кэссин на мгновение закрыл глаза. Им владело сейчас только одно желание – раздавить пленника между пальцами, как ком глины. Еще один взгляд на рожу пленного полудурка – и Кэссин не удержался бы. Он заставил себя закрыть глаза, чтоб не видеть этого наглого недоумка, заставил себя если и не забыть о чудовищном оскорблении, то хотя бы не думать о нем. Этот скудоумный зачем-то понадобился его кэйри живым, а значит, убивать его нельзя… нельзя… нельзя его убивать. Во всяком случае, сейчас. Ничего, как-нибудь потом мы с тобой поквитаемся.
Уняв гнев неимоверным усилием воли, Кэссин открыл глаза, готовый встретить наглую усмешку пленника. Но пленник не усмехался. Он смотрел на Кэссина с таким сочувствием, с такой жалостью во взгляде, что ярость вновь захлестнула ученика мага. Он развернулся, бешено хлопнул дверью и вышел.
Лицо у него было такое, что видавший виды стражник испуганно шарахнулся: когда кто-нибудь из старших учеников впадает в подобное неистовство, ничего хорошего ждать не приходится.
Его движение несколько отрезвило Кэссина. Как бы он ни гневался на пленника, но ведь кэйри поручил этого наглеца его заботам и спросит с Кэссина по всей строгости. Тут уж никаким гневом не отговоришься.
– Принеси этому поганцу пожрать, – с трудом переводя дыхание, велел Кэссин перепуганному стражнику. – Да смотри, чтоб накормлен был вкусно и досыта. Не то шею сверну.
Пожилой стражник быстро согнулся в поклоне; перед глазами Кэссина мгновенно промелькнула и исчезла его лысина. Не дожидаясь, пока лысина явит себя его взору вторично, Кэссин зашагал по коридору прочь от камеры с ненавистным придурком.
Гобэй удовлетворенно улыбнулся и спрятал подвеску с шерлом. Что ж, это интересно. Правильно он сделал, что подослал к пленному магу Кэссина. Наблюдать за узником, когда он наедине с самим собой, – удовольствие, конечно, превеликое, но пользы от него не так уж и много. Перед собой человек всегда позирует, всегда старается выглядеть получше в собственных глазах – и если ему никто не мешает, он всегда сумеет принять самую выигрышную позу. А собеседник этому мешает, не дает сосредоточиться на собственной непогрешимости, заставляет сболтнуть нечто сокровенное – или по крайней мере нежелательное. Никогда человек так не раскрывается, как во время разговора с тем, кого считает ниже себя. А ведь Кэссин всего лишь ученик и настоящему магу не ровня. Не может великий маг считать его равным себе – и не будет. И осторожность в разговоре с ним соблюдать не будет. Конечно, никаких тайн он мальчишке раскрывать не станет – должен ведь понимать, что Кэссин опрометью помчится к хозяину и тут же доложит все, что успел выведать. Нет, ничего существенного пленник ему не выдаст. Зато себя покажет во всей красе. Говорить он будет только о том, что Гобэю и так не может не быть известно: что он великий маг, что побывал в учениках у опытного воина, что сам наследник престола именует его не иначе как названым братом, а князь-король Юкайгин к нему весьма и весьма благоволит, что он сражался с драконом – словом, все, что уже успело войти в легенды и обрасти такой уймой подробностей, что не сразу и отделишь правду от вымысла. Да ведь важно не что он будет говорить, а как. Если внимательно слушать и еще внимательнее смотреть, Гобэй поймет без труда, в чем слабости этого хваленого мага, чего он страшится, чего не любит… словом, на чем его можно сломать. И тогда он сам, по доброй воле, передаст свою силу в руки Гобэя. Не он первый, не он и последний. Правда, такая немереная сила во власть Гобэя еще не попадала. Интересно, какова ее сущность? Ничего, это Гобэй еще узнает. В свое время.
Скоро явится Кэссин. Докладывать о том, что Гобэй уже и без него знает. Полчаса докуки. Не забыть бы попенять ему за то, что позволил одержать над собой верх. Надо же, с какой легкостью Кенет сумел вывести его из себя. А в гневе человек тоже раскрывается. Несдержанный недоучка! Его задача – заставить пленного мага выдать себя, а не собственную натуру выказывать. В любом другом случае Гобэй наказал бы его незамедлительно и жестоко… в любом другом, но не в этом. Ибо незадачливый ученик в ответ проникнется ненавистью к пленнику, из-за которого ему так досталось, и всякий раз при виде его будет вспыхивать новым гневом. И придется приставить к Кенету для бесед кого-нибудь другого. А делать этого не стоит. Ибо Гобэй, глядя в шерл, заметил то, чего не заметил Кэссин. То, о чем он не сможет доложить своему кэйри. Гобэй видел, как Кенет смотрел мальчишке вслед. Взгляд Кенета был полон такой неизбывной муки, словно видеть Кэссина ему наихудшая из пыток. Вот и первая слабость. Кто его знает, отчего Кенет проникся к мальчишке такой неприязнью, но Гобэю она только на руку. И тем более на руку то, что от Кэссина он эту неприязнь тщательно скрывает: чувства, которым не дают вырваться наружу, терзают куда сильнее. А если узника постоянно что-то терзает, сломить его куда легче. Кэссин должен как можно чаще посещать узника. Пусть помучается. И наказывать ученика Гобэй покуда не станет. Он подождет той минуты, когда сломленный Кенет отдастся в его волю. Но уж тогда Гобэй накажет Кэссина без всякого милосердия.